Как бы там ни было, Минин и Пожарский всё же выгнали из Москвы поляков (среди которых гораздо больше было немецких наёмников, нежели поляков и литвинов). Правда, это святое дело не обошлось без досадных инцидентов: когда из города выходили жёны и дочери бояр, сидевших в осаде вместе с поляками, казаки собирались их ограбить и, когда Пожарский принялся их унимать, всерьёз грозили пришибить князя. Как-то обошлось, но казаки в поисках морального удовлетворения перебили часть пленных, нарушив своё же честное слово сохранить всем сдавшимся жизнь.

Э. Лисснер. «Изгнание польских интервентов из Московского Кремля»

Кстати, именно под давлением казачьей части ополчения - о чем есть недвусмысленные упоминания - и был избран царём Михаил Романов. Не исключено, что могла бы пройти и другая кандидатура: «выдвигались» многие, в том числе и Пожарский, сохранились туманные упоминания, что сначала был всё-таки выбран князь Трубецкой, и лишь несколькими днями спустя под давлением казаков остановились на Михаиле…

Прежде чем перейти к подведению итогов, следует обязательно упомянуть об одной насквозь мифической фигуре, без всяких на то оснований произведенной в народные герои…

Герой, которого не было

Советский энциклопедический словарь 1964-го года отзывается об этой героической личности со всем уважением: «Сусанин Иван Осипович (ум. 1613) - крестьянин с. Домнино Костромского у., нар. герой, замученный польскими интервентами, отряд к-рых он завел в непроходимую лесную глушь. Героич. поступок С. лег в основу мн. нар. преданий, поэтич. и муз. произв.».

Энциклопедический словарь 1985-го еще более уважителен и прямо-таки эпичен: «Сусанин Иван Осипович (?-1613) - герой освободит. борьбы рус. народа нач. XVII в., крестьянин Костромского уезда. Зимой 1613 завел отряд польск. интервентов в непроходимое лесное болото, за что был замучен».

Пожалуй, автор, писавший в 85-м, гораздо больше заботился о достоверности, нежели его коллега из 64-го. «Болота», нужно признать, выглядят не в пример убедительнее «лесной глуши», из которой «чертовы ляхи» отчего-то не нашли выхода - любой нормальный человек в такой ситуации, заблудившись зимой в лесу, вышел бы оттуда по собственным следам на снегу. Отряд должен был оставить за собой такую колею, что обратный путь можно отыскать и ночью…

Царь Михаил Фёдорович. Рисунок 19 в.

Ну, а о том, что этот злодейский отряд направлялся, дабы извести только что избранного на царство юного государя Михаила Федоровича Романова, знают даже дети. Гораздо менее известно, что вся эта красивая история - выдумка от начала до конца. Авторы энциклопедических словарей правы в одном: с давних пор известны «многие народные предания», живописующие о том, как Сусанин завел поляков в болота, о том, как героический Иван Осипович еще допрежь того укрыл царя в яме на собственном подворье, а яму замаскировал бревнами. Беда в том, что меж народным фольклором и реальной историей есть некоторая разница…

Вообще-то, авторы вышеприведенных статей сами ничего не надумали, что их, в общем, извиняет. Они лишь добросовестно переписали абзацы из трудов гораздо более ранних «исследователей». «Классическая версия» появляется впервые, пожалуй, в учебнике Константинова (1820 г.) - польские интервенты выступают в поход, чтобы погубить юного царя, но Сусанин, жертвуя собой, заводит их в чащобу. Далее эта история получает развитие в учебнике Кайданова (1834 г.), в работах Устрялова и Глинки, в «Словаре достопамятных людей в России», составленном Бантыш-Каменским. А яма, где якобы укрыл Сусанин царя, впервые появилась в книге князя Козловского «Взгляд на историю Костромы» (1840 г.): «Сусанин увез Михаила в свою деревню Деревищи и там скрыл в яме овина», за что впоследствии «царь повелел перевезти тело Сусанина в Ипатьевский монастырь и похоронить там с честью». Князь в подтверждение своей версии ссылался на некую старинную рукопись, имевшуюся у него, - вот только ни тогда, ни потом никто посторонний этой рукописи так и не увидел…

Ясно, что спасение царя от злодеев-поляков - событие столь знаменательное, что неминуемо должно было остаться не в одной лишь народной памяти, но и в хрониках, летописях, государственных документах. Однако, как ни странно, о злодейском покушении на Михаила нет ни строчки ни в официальных бумагах, ни в частных воспоминаниях. В известной речи митрополита Филарета, где скрупулезно перечисляются все беды и разорения, причиненные России польско-литовскими интервентами, ни словом не упомянуто ни о Сусанине, ни о какой бы то ни было попытке захватить царя в Костроме. Столь же упорное молчание касаемо Сусанина хранит «Наказ послам», отправленный в 1613 г. в Германию, - крайне подробный документ, включающий «все неправды поляков». И, наконец, о покушении польско-литовских солдат на жизнь Михаила, равно как и о самопожертвовании Сусанина, отчего-то промолчал Федор Желябужский, отправленный в 1614 г. послом в Жечь Посполитую для заключения мирного договора. Меж тем Желябужский, стремясь выставить поляков «елико возможно виновными», самым скрупулезным образом перечислил королю «всякие обиды, оскорбления и разорения, принесенные России», вплоть до вовсе уж микроскопических инцидентов. Однако о покушении на царя отчего-то ни словечком не заикнулся…

И, наконец, о якобы имевшем место погребении Сусанина в коломенском Ипатьевском монастыре нет ни строчки в крайне подробных монастырских хрониках, сохранившихся до нашего времени…

Столь дружное молчание объясняется просто - ничего этого не было. Ни подвига Сусанина, ни пресловутого «покушения на царя», ни погребения героя в Ипатьевском монастыре. Неопровержимо установлено: в 1613 г. в прилегающих к Костроме районах вообще не было «чертовых ляхов» - ни королевских отрядов, ни «лисовчиков», ни единого интервента либо чужестранного ловца удачи. Столь же неопровержимо доказано, что в то время, когда на него якобы «покушались», юный царь Михаил вместе с матерью находился в хорошо укрепленном, напоминавшем больше крепость Ипатьевском монастыре близ Костромы, охраняемый сильным отрядом дворянской конницы, да и сама Кострома была хорошо укреплена и полна русскими войсками. Для мало-мальски серьезной попытки захватить или убить царя понадобилась бы целая армия, но ее не было ни поблизости от Костромы, ни вообще в природе: поляки с литовцами сидели на зимних квартирах в соответствии с обычаями того времени. По Руси, правда, в превеликом множестве бродили разбойничьи ватаги: дезертиры из королевской армии, жаждавшие добычи авантюристы, «воровские» казаки вкупе с «гулящими» русскими людьми. Однако эти банды, озабоченные лишь добычей, даже спьяну не рискнули бы приблизиться к укрепленной Костроме с ее мощным гарнизоном.

Вот об этих бандах и пойдет речь…

Единственный источник, из которого черпали сведения все последующие историки и писатели, - жалованная грамота царя Михаила от 1619 г., по просьбе матери выданная им крестьянину Костромского уезда села Домнино «Богдашке» Собинину. И говорится там следующее: «Как мы, великий государь, царь и великий князь Михаил Федорович всея Руси, в прошлом году были на Костроме, и в те годы приходили в Костромский уезд польские и литовские люди, а тестя его, Богдашкова, Ивана Сусанина литовские люди изымали, и его пытали великими немерными муками, а пытали у него, где в те поры мы, великий государь, царь и великий князь Михаил Федорович всея Руси были, и он, Иван, ведая про нас, великого государя, где мы в те поры были, терпя от тех польских и литовских людей немерные пытки, про нас, великого государя, тем польским и литовским людям, где мы в те поры были, не сказал, и польские и литовские люди замучили его до смерти».

Царская милость заключалась в том, что Богдану Собинину и его жене, дочери Сусанина Антониде, пожаловали в вечное владение деревушку Коробово, каковую на вечные времена освободили от всех без исключения налогов, крепостной зависимости и воинской обязанности. Правда, уже в 1633 г. права Антониды, успевшей к тому времени овдоветь, самым наглым образом нарушил архимандрит Новоспасского монастыря - отчего-то он не считал «привилегию» чересчур важной. А это весьма странно, если вспомнить, что Антонида - дочь отважного героя, спасшего жизнь царю…

Антонида пожаловалась Михаилу. Тот урезонил архимандрита и выдал вдове новую «грамоту о заслугах» - но и в ней о подвиге Сусанина говорилось точно теми же словами, что и в предыдущей. Исключительно о том, что Сусанина «спрашивали», а он ничего не сказал злодеям. И только. Царь, полное впечатление, и понятия не имел о том, что на его особу покушались, но Сусанин увел «воров» в болота…

И, кстати, в обеих грамотах черным по белому указано: «Мы, великий государь, были на Костроме». То есть - за стенами могучей крепости, в окружении многочисленного войска. Сусанин, собственно говоря, мог без малейшего ущерба для венценосца выдать «литовским людям» этот секрет Полишинеля, ровным счетом ничего не менявший…

И ещё одна загадка: почему «литовские люди» пытали о царе одного Сусанина? Будь у врагов намерение добраться до царя, несмотря ни на что, они обязательно пытали и мучили бы не одного-единственного мужичка, а всех живущих в округе. Тогда и привилегии были бы даны не только родственникам Сусанина, но и близким остальных потерпевших…

Однако о других жертвах налета на деревушку Домнино нигде не упоминается ни словом. Кстати, в «записках» протоиерея села Домнино Алексея так и написано: «…НАРОДНЫЕ ПРЕДАНИЯ, послужившие источниками для составления рассказа о Сусанине».

Выводы? Самая правдоподобная гипотеза такова: зимой 1613 г. на деревеньку Домнино напала шайка разбойников - то ли поляков, то ли литовцев, то ли казаков (напомню, «казаками» тогда именовались едва ли не все «гулящие» люди). Царь их не интересовал ничуть - а вот добыча интересовала гораздо больше. В летописи о подобных налетах, крайне многочисленных в те времена, сообщается так: «…казаки воруют, проезжих всяких людей по дорогам и крестьян по деревням и селам бьют, грабят, пытают, жгут огнем, ломают, до смерти побивают».

Одной из жертв грабителей - а возможно, единственной жертвой - как раз и стал Иван Сусанин, живший, собственно, не в самой деревне, а «на выселках», то есть в отдаленном хуторе. О том, что налетчики «пытали Сусанина о царе» известно от одного-единственного источника - Богдана Собинина…

Скорее всего, через несколько лет после смерти убитого разбойниками тестя хитромудрый Богдан Собинин сообразил, как обернуть столь тяжелую утрату к своей выгоде, и обратился к известной своим добрым сердцем матери царя Марфе Ивановне. Старушка, не вдаваясь в детали, растрогалась и упросила сына освободить от податей родственников Сусанина. Подобных примеров ее доброты в истории немало. В жалованной грамоте царя так и говорится: «…по нашему царскому милосердию и по совету и прошению матери нашей, государыни великой старицы инокини Марфы Ивановны». Известно, что царь выдал множество таких грамот с формулировкой, ставшей прямо-таки классической: «Во внимание к разорениям, понесенным в Смутное время». Кто в 1619 г. проводил бы тщательное расследование? Хитрец Богдашка преподнес добросердечной инокине убедительно сочиненную сказочку, а венценосный ее сын по доброте душевной подмахнул жалованную грамоту…

Поступок Богдашки полностью соответствовал тамошним нравам. Уклонение от «тягла» - налогов и податей - в ту пору стало прямо-таки национальным видом спорта. Летописцы оставили массу свидетельств об изобретательности и хитроумии «податного народа»: одни пытались «приписаться» к монастырским и боярским владениям, что значительно снижало размеры налогов, другие подкупали писцов, чтобы попасть в списки «льготников», третьи попросту не платили, четвертые ударялись в побег, а пятые… как раз и добивались льгот от царя, ссылаясь на любые заслуги перед престолом, какие только можно было вспомнить или придумать. Власть, понятно, препятствовала этому «разгулу неплатежей», как могла, периодически устраивались проверки и аннулирования «льготных грамот», но их оставляли на руках у тех, кто пользовался «особыми» заслугами. Хитроумный Богдан Собинин наверняка думал лишь о сиюминутной выгоде, вряд ли он предвидел, что в последний раз привилегии его потомков (опять-таки «на вечные времена») будет подтверждать Николай I в 1837 году. К тому времени версия о «подвиге Сусанина» уже прочно утвердилась в школьных учебниках и трудах историков.

Впрочем, далеко не во всех. Соловьев, например, считал, что Сусанина замучили «не поляки и не литовцы, а казаки или вообще свои русские разбойники». Он же после кропотливого изучения архивов и доказал, что никаких регулярных войск интервентов в тот период поблизости от Костромы не было. Н. И. Костомаров писал не менее решительно: «В истории Сусанина достоверно только то, что этот крестьянин был одной из бесчисленных жертв, погибших от разбойников, бродивших по России в Смутное время; действительно ли он погиб за то, что не хотел сказать, где находится новоизбранный царь Михаил Федорович, - остается под сомнением…»

С 1862 г., когда была написана обширная работа Костомарова, посвященная мнимости «подвига Сусанина», эти сомнения перешли в уверенность - никаких новых документов, подтвердивших бы легенду, не обнаружено. Что, понятно, не зачеркивает ни красивых легенд, ни достоинств оперы «Жизнь за царя». Еще одно Тоунипанди, только и всего…

Между прочим, некий прототип Сусанина все же существовал - на Украине. И его подвиг, в отличие от Сусанина, подтвержден документальными свидетельствами того времени. Когда в мае 1648 г. Богдан Хмельницкий преследовал польское войско Потоцкого и Калиновского, южнорусский крестьянин Микита Галаган вызвался пойти к отступавшим полякам проводником, но завел их в чащобы, задержав до прихода Хмельницкого, за что и поплатился жизнью.

Вовсе уж откровенной трагикомедией выглядит другой факт. С приходом советской власти район, в который входило село Коробово, переименовали в Сусанинский. В конце 20-х гг. районная газета сообщила, что первый секретарь Сусанинского райкома ВКП(б) заблудился и утонул в болоте. Впрочем, времена были суровые, шла коллективизация, и мужички могли попросту подмогнуть товарищу секретарю нырнуть поглубже…

А если серьезно, укоренившаяся легенда о «спасителе царя Сусанине» явственно отдает некой извращенностью. Очень многие слыхом не слыхивали о реальных борцах с интервентами, немало сделавших для России, - о Прокопии и Захаре Ляпуновых, Михаиле Скопине-Шуйском. Зато о мифическом «спасителе царя» наслышан каждый второй, не считая каждого первого.

Воля ваша, в таком положении дел есть нечто извращенное.

«Таков печальный итог…»

Самозванцев в конце концов повывели всех до единого. Атамана Заруцкого посадили на кол. Четырехлетнего сына Марины Мнишек и Лжедмитрия II при большом стечении народа повесили в Москве. Сама Марина подозрительно быстро скончалась то ли в тюрьме, то ли в монастыре. Впрочем, нет подтверждений, что ее смерть была насильственной. Вполне возможно, направленный послом в Краков Желябужский совершенно искренне горевал о ее кончине, заявляя, что уж она-то была бы бесценным свидетельством «польских неправд». Свой резон в этом присутствует: в те времена уже прекрасно умели вышибать нужные показания, живая Марина и в самом деле могла стать ценнейшим козырем в руках русской стороны…

Пожалуй, причудливее всех судьба швыряла «лисовчиков». После гибели в бою своего предводителя, под напором войск Михаила они ушли в Жечь, где им отнюдь не обрадовались - король Сигизмунд не так давно с превеликим трудом подавил очередной шляхетский мятеж, и многотысячная организованная вольница со столь скверной репутацией, готовая примкнуть в любой смуте, была решительно не ко двору… Кое-как, с превеликими трудами «лисовчиков» удалось выпихнуть за пределы Жечи, на службу германскому императору. Лет двадцать, постепенно уменьшаясь в количестве, они воевали в Италии и Германии, остатки некогда грозной ватаги вернулись на родину только после 1636 г. - и большая часть тут же угодила в цепкие лапы закона за всякие художества…

А что же Минин и Пожарский? Как их наградила Родина за верную службу?

Увы, их дальнейшая судьба способна дать лишь повод для грустно-философических размышлений о человеческой неблагодарности и превратностях судьбы.

Тем, кто, безусловно, более всех прочих приобрел в результате Великой смуты, стал (если, понятно, не считать царя Михаила) князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой… сподвижник сначала Тушинского вора, а потом атамана Заруцкого! Он остался при боярском титуле, пожалованном ему Лжедмитрием II, и сохранил за собой богатейшую вотчину, целую область Вагу, некогда составлявшую главное личное достояние Годунова, а потом и Шуйского. Вагу князю щедро определила «шестибоярщина». Юный царь, сидевший на престоле еще довольно непрочно, попросту не стал ссориться со столь влиятельным и богатым магнатом - благо Трубецкой вовремя успел переметнуться в нижегородский лагерь (в точности как бывшие члены ЦК КПСС, в одночасье ставшие виднейшими демократами). Кроме Трубецкого, превеликое множество народа получило от Михаила подтверждение их титулов и поместий, неведомыми и скользкими путями обретенных в Смутное время.

Минин получил не особенно и великий чин думного дворянина, небольшое поместьице и умер через три года после избрания на царство Михаила. О дальнейшей судьбе Пожарского лучше всего расскажет историк Костомаров: «Со взятием Москвы оканчивается первостепенная роль Пожарского… Во все царствование Михаила Федоровича мы не видим Пожарского ни особенно близким к царю советником, ни главным военачальником: он исправляет более второстепенные поручения. В 1614-м году он воюет с Лисовским и скоро оставляет службу по болезни. В 1618-м мы встречаем его в Боровске против Владислава, он здесь не главное лицо, он пропускает врагов, не делает ничего выходящего из ряда, хотя и не совершает ничего такого, что бы ему следовало поставить особенно в вину. В 1621-м мы видим его управляющим Разбойным приказом. В 1628-м он назначен был воеводою в Новгород , но в 1631-м его сменил там князь Сулешев, в 1635-м заведовал Судным приказом, в 1638-м был воеводою в Переяславле-Рязанском и в следующем году был сменен князем Репниным. В остальное время мы встречаем его большею частью в Москве. Он был приглашаем к царскому столу в числе других бояр, но нельзя сказать, чтобы очень часто, проходили месяцы, когда имя его не упоминается в числе приглашенных, хотя он находился в Москве… Мы видим в нем знатного человека, но не из первых, не из влиятельных между знатными. Уже в 1614-м году, по поводу местничества с Борисом Салтыковым, царь, „говоря с бояры, велел боярина князя Дмитрия Пожарского вывесть в город и велел его князь Дмитрия за бесчестье боярина Бориса Салтыкова выдать Борису головою“».

Нужно сказать, что эта «выдача головою» была не столь уж и страшным предприятием. Впрочем, с какой стороны посмотреть… Заключалась эта «выдача» в том, что выданный являлся на двор к тому, кому был «выдан головой» и смиренно стоял там без шапки, а тот, кому беднягу выдавали, всячески поносил его во всю глотку, пока не уставал и не исчерпывал набор бранных эпитетов…

Вернёмся к Костомарову. «Как ни сильны были обычаи местничества, но все-таки из этого видно, что царь не считал за Пожарским особых великих заслуг отечеству, которые бы выводили его из ряда других. В свое время не считали его, подобно тому, как считают в наше время, главным героем, освободителем и спасителем Руси. В глазах современников это был человек „честный“ в том смысле, какой это прилагательное имело в то время, но один из многих честных. Никто не заметил и не передал года его кончины; только потому, что с осени 1641-го имя Пожарского перестало являться в дворцовых разрядах, можно заключить, что около этого времени его не стало на свете. Таким образом, держась строго источников, мы должны представить себе Пожарского совсем не таким лицом, каким мы привыкли представлять его себе; мы и не замечали, что образ его создан нашим воображением по скудости источников. Это не более, как неясная тень, подобная множеству других теней, в виде которых наши источники передали потомству исторических деятелей того времени».

Возможно, кого-то эти строчки способны и шокировать, однако Костомарова вряд ли смогут заподозрить в русофобии даже самые «национально-озабоченные» профессиональные патриоты…

И напоследок вновь обратимся к одной из самых загадочных фигур русской истории - человеку, известному под именем Лжедмитрия I. Эта «Железная Маска», вернее, ее загадка, стала увлекать пытливые умы сразу же после убийства Лжедмитрия - первые попытки отыскать разгадку датированы началом XVII века…

«Названный Димитрий»

Дискуссии и споры о личности первого самозванца самым широким образом развернулись в России только во второй половине XIX века. Причины понятны: во-первых, до того времени русская историография занималась главным образом созданием общей картины отечественной истории, образно говоря, строительством здания, обставлять и меблировать которое можно только после окончания стройки (правда, еще во второй половине XVIII в. Милелер занимался Лжедмитрием I и склонялся к убеждению, что царевич был настоящий). Во-вторых, суровое и не допускавшее «умственных шатаний» царствование Николая не особенно и располагало к подобным упражнениям фантазии…

Многие русские историки сто лет назад считали, что самозванец и в самом деле был чудесным образом избежавшим смерти сыном Ивана Грозного. Эта точка зрения берет начало в XVII в., когда немало иностранных авторов придерживались именно ее (Паэрле, Бареццо-Барецци, Томас Смит и др.). Однако первым, кто выдвинул версию о подлинности Дмитрия и горячо её отстаивал, был француз Жак Маржерет.

Царевич Дмитрий. Икона 17 - нач. 18 вв.

Маржерет, очевидец и участник Смуты, фигура прелюбопытнейшая. Родился он в 50-х гг. XVI в. во Франш-Конте, участвовал в религиозных войнах на стороне протестантов, потом уехал на Балканы, где воевал против турок, служил в армиях сначала императора Священной Римской империи, потом трансильванского князя, короля Жечи Посполитой, в 1600 г. завербовался на службу в Россию, где командовал пехотной ротой «иноземного строя». Воевал против Лжедмитрия I, после вступления последнего в Москву перешел к нему на службу, стал начальником одного из отрядов дворцовой гвардии. После убийства Лжедмитрия вернулся на родину, где выпустил книгу «Состояние Российской империи и великого княжества Московии». Вернулся в Россию, служил Лжедмитрию II и потом гетману Жулкевскому, участвовал в каких-то загадочных операциях английской разведки на севере России, последние десять лет был французским резидентом в Польше и Германии.

Некоторые злые языки обвиняли его в причастности к мятежу Шуйского, закончившемуся убийством Лжедмитрия I. Достоверно известно лишь, что в тот день Маржерет по болезни не присутствовал на службе. На мой взгляд, эти обвинения совершенно беспочвенны, поскольку никак не согласуются с занятой Маржеретом позицией. Пожалуй, французский искатель удачи - самый ярый и упорный сторонник подлинности Лжедмитрия.

Безусловно, не все его аргументы следует рассматривать серьезно. Взять хотя бы такое: «…касательно других возражений, что он неправильно говорил по-русски, я отвечу, что слышал его спустя немного времени после его приезда в Россию и нахожу, что он говорил по-русски как нельзя лучше, разве только, чтобы украсить речь, вставлял порой польские фразы».

Вряд ли иностранец, проживший в России всего пять лет, мог знать русский язык настолько безукоризненно, чтобы со всей уверенностью судить, является ли то или иное лицо коренным русским…

Зато другие теоретические построения Маржерета прямо-таки невозможно опровергнуть или обвинить в поверхностности…

«Говорят еще, что он не соблюдал их религию. Но так же поступают многие русские, которых я знал, среди прочих некто по имени Посник Дмитриев, который, побывав с посольством Бориса Федоровича в Дании, узнав отчасти, что такое религия, по возвращении среди близких друзей открыто высмеивал невежество московитов».

Лучше Маржерета, по-моему, еще никто не опроверг версии, будто Лжедмитрий был загодя подготовлен поляками и иезуитами, несколько лет воспитывался ими.

«Какое соображение могло заставить зачинщиков этой интриги предпринять такое дело, когда в России не сомневались в убийстве Дмитрия? Далее, Борис Федорович правил страной при большем благоденствии, чем любой из его предшественников, народ почитал и боялся его, как только возможно; притом, мать названного Дмитрия и многочисленные родственники были живы и могли засвидетельствовать, кто он… Война не была бы начата с 4000 человек и сказанный Дмитрий получил бы, как я полагаю, несколько советников и опытных людей из польских вельмож, уполномоченных королем, чтобы советовать ему в этой войне. Далее, и считаю, что они помогли бы ему деньгами; также неправдоподобно, что, когда он снял осаду Новгорода-Северского, его покинули бы большинство поляков…»

Об иезуитах, якобы «воспитавших» Дмитрия: «Я думаю также, что они не смогли бы воспитать его в такой тайне, что кто-нибудь из польского сейма, а следовательно, и воевода сандомирский, в конце концов не узнали бы… и если бы он был воспитан иезуитами, они, без сомнения, научили бы его говорить и читать по-латински… он также больше жаловал бы сказанных иезуитов, чем он это делал…»

Аргумент непробиваемый. В самом деле, выше мы уже рассмотрели подробно, как Лжедмитрий «содействовал» папе римскому и польскому королю, - загодя подготовленная марионетка ни за что не стала бы вести себя так. Достоверно известно, что латинского Лжедмитрий не знал, и подписывая послания королю и папе, даже в своем имени и титуле делал грубейшие ошибки: вместо «imperator» - «in Perator», вместо «Demetrius» - «Demiustri»…

И далее Маржерет подробно рассматривает самое загадочное во всей этой истории обстоятельство: то, что Лжедмитрий I всегда , во всем вел себя так, словно свято верил, что он настоящий сын Ивана Грозного и законный государь…

«Его правоту, кажется, достаточно доказывает то, что со столь малым числом людей, что он имел, он решился напасть на огромную страну, когда она процветала более чем когда-либо, управляемая государем проницательным и внушавшим страх своим подданным; примем во внимание и то, что мать Дмитрия и многочисленные оставшиеся в живых родственники могли бы высказать противное, если это не так… Затем рассмотрим его положение, когда большинство поляков покинули его ; он отдался в руки русских, в которых еще не мог быть вполне уверен, притом их силы не превышали восьми-девяти тысяч человек, из которых большая часть были крестьяне, и решился противостоять более чем стотысячной армии…»

Конечно, с этими положениями можно спорить - но чертовски трудно… Тем более, что их подкрепляют не менее странные последующие события - предельно странное ВЕЛИКОДУШИЕ Лжедмитрия.

Как должен поступить хитрый самозванец, прекрасно знающий сам про себя, что обманывает всех окружающих, - когда он входит в Москву, располагая преданными войсками и в горячке первых дней воцарения без особого труда способный снести не одну голову?

Казнить направо и налево, вырубая всех потенциальных смутьянов… Но ничего этого не было. Никаких казней. Даже более того - когда Шуйский стал плести интриги, распространяя слух, что на престоле сидит самозванец, Лжедмитрий не расправился с ним своей волей, а отдал на суд боярам и собору из представителей всех сословий.

А ведь это был страшный риск - при том, что и в самом деле жива была мать Дмитрия, многочисленные родственники царевича, способные переломить ход судебного разбирательства отнюдь не в пользу самозванца. Однако он поступил, как человек, предельно уверенный в своей правоте. И ничего с этой стороны не боявшийся…

Когда астраханский архиепископ Феодосий при личной встрече с Лжедмитрием стал обличать его в самозванстве, говоря, что подлинный царевич давно умер, Лжедмитрий ограничился тем, что… отправил архиепископа под домашний арест. Так опять-таки мог поступить только уверенный в своей подлинности человек, «заигрыванием с церковью» этот факт объяснить нельзя - к тому времени патриархом всея Руси стал ставленник Лжедмитрия, а прежнего патриарха толпа москвичей вытащила на Лобное место и едва не убила. Большинство архиереев признали нового царя (прежний патриарх Иов, кстати, фигура довольно отталкивающая. Именно он 20 февраля 1607 г., послушно выполняя инструкции Шуйского, стал уверять народ, что царевич Димитрий был «убит умыслом Бориса Годунова», хотя в свое время как раз и поддержал венчание Годунова на царство).

Наконец, свержение и убийство Лжедмитрия опять-таки несут на себе отпечаток странной, непонятной торопливости. Я уже писал о том, что было неопровержимо доказано: Гришка Отрепьев и Лжедмитрий I - совершенно разные люди. Впервые Годунов назвал самозванца «Гришкой Отрепьевым» только в январе 1605 г. - когда о существовании самозванца было известно уже несколько лет, когда он со своими отрядами четыре месяца находился в пределах России. Полное впечатление, что Годунов едва ли не до самого последнего момента не знал, кто же такой самозванец…

Слово Н. И. Костомарову: «Самый способ его низложения и смерти как нельзя яснее доказывает, что нельзя было уличить его не только в том, что он Гришка, но даже и вообще в самозванстве. Зачем было убивать его? Почему не поступили с ним именно как он просил: почему не вынесли его на площадь, не призвали ту, которую он называл своей матерью? Почему не изложили перед народом своих против него обвинений? Почему, наконец, не призвали матери, братьев и дядю Отрепьева, не дали им с царем очной ставки и не уличили его? Почему не призвали архимандрита Пафнутия (игумен Чудовского монастыря, где прежде монашествовал Отрепьев - А. Б. ), не собрали чудовских чернецов и вообще всех знавших Гришку и не уличили его? Вот сколько средств, чрезвычайно сильных, было в руках его убийц, и они не воспользовались ни одним из них! Нет, они отвлекли народ, науськали его на поляков, сами убили царя скопом, а потом объявили, что он был Гришка Отрепьев, и все темное, непонятное в этом вопросе объясняли чернокнижеством и дьявольским прельщением. Но Шуйский ошибся в расчете, как часто ошибаются плуты, искусные настолько, чтобы, как говорится, подвести механику, но близорукие для того, чтобы видеть последствия».

Наконец, есть прямые сообщения о том, что Гришка Отрепьев прибыл в Москву с войском Лжедмитрия, но был им впоследствии за пьянство и беспутное поведение сослан в Ярославль…

Общеизвестно, что практически любому поступку или факту можно подыскать двойное толкование. Как бы там ни было, эта странная уверенность Лжедмитрия в своем царском происхождении, все его поступки, подчиненные этому убеждению, - как выражаются поляки, «орешек не для разгрызания»… Самозванцы так себя не ведут! Не ведут, и точка!

Тогда? «В нем светилось некое величие, которое нельзя выразить словами, и невиданное прежде среди русской знати и еще менее среди людей низкого происхождения, к которым он неизбежно должен был принадлежать, если бы не был сыном Ивана Васильевича» (Маржерет).

Это пишет не экзальтированная девица и не юный поэт - пятидесятилетний кондотьер, чуждый каким бы то ни было сантиментам. Приходится признать, что в самозванце и в самом деле было некое очарование - вспомним самоотверженно защищавшего его Басманова, уверенных в его подлинности братьев Вишневецких, не преследовавших никаких материальных выгод, длинную череду других, оставшихся преданными даже после убийства «Дмитрия»…

По-моему, эта странная уверенность Лжедмитрия в своей подлинности смущала в разной степени всех без исключения историков, поскольку была слишком явной, путала все карты и требовала нешуточной виртуозности в построении более-менее логичных объяснений…

А посему уже в XIX в. родилась гипотеза, по которой Лжедмитрий стал неосознанным орудием в руках некой боярской группировки, которая, подыскав подходящего юнца, уверила его в том, что он и есть чудом спасшийся от убийц сын Ивана Грозного, отправила в Литву, а после тонко рассчитанными маневрами парализовала сопротивление правительственных войск, подготовила москвичей, убила Годунова вместе с женой и сыном, ну, а впоследствии, по миновании надобности в «Дмитрии», убила и его в страшной спешке…

Вот это гораздо больше похоже на правду, нежели лепет о «заговоре иезуитов». В эту гипотезу прекрасно укладывается и террор, развязанный Годуновым против знатнейших боярских фамилий, - не утруждая себя поиском убедительных обвинений, Борис казнил направо и налево, словно бы отчаянно нанося могучие удары по некоему невидимке, хихикавшему над самым ухом. И та легкость, с которой высшее боярство переметнулось на сторону самозванца. И его убийство. И убежденность самого «Дмитрия» в своей подлинности.

Косвенным свидетельством того, что Годунов все же не умер своей смертью, а был отравлен боярами, служит довольно странная реплика самозванца. Когда в Кремль ворвались убийцы, Лжедмитрий, по сохранившимся свидетельствам, высунулся из окна и, потрясая саблей, крикнул:

Я вам не Борис!

Что он мог иметь в виду? То, что не собирается, подобно Годунову, безропотно, как теленок на бойне, ждать смерти? Но позвольте, Годунов не ждал финала безропотно ! Совсем наоборот - он самым яростным образом боролся до конца, он, прошедший кровавую школу опричнины, дрался за престол, как волк с лапой в капкане, - пытал, казнил, приказал войскам лютейше истреблять всех, кто переметнулся к самозванцу. И все же эта фраза прозвучала: «Я вам не Борис!»

Тогда? Быть может, Лжедмитрий прекрасно знал, что Борис не умер своей смертью, а был убит , и хотел заверить, что уж он-то постарается от убийц отбиться? Очень возможно…

В этом случае встает вопрос: кто? С чьей подачи осуществилась операция «Спасшийся царевич»?

Шуйский? Не исключено, но маловероятно - с этой версией плохо согласуются контакты Шуйского с поляками, их прямое соучастие в убийстве Лжедмитрия и истреблении его людей. По-моему, будь во главе всего дела Шуйский, он не стал бы так активно добиваться от Сигизмунда выдвижения на русский престол королевича Владислава… Вероятнее всего, Шуйский лишь ловил рыбку в мутной воде по своему всегдашнему обыкновению, и не более того.

Между прочим, многие польские вельможи отчего-то были убеждены, что Лжедмитрий - побочный сын знаменитого короля Стефана Батория…

Гораздо более вероятными кандидатами на роль руководителей растянувшегося на годы заговора выглядят Романовы. Любопытно, что сам Годунов, по сохранившимся свидетельствам современников, прямо говорил: самозванец - дело рук бояр… Именно на семейство Романовых обрушился главный удар Годунова (а также на Богдана Бельского) - в то время как Шуйский, в общем, никаким особым репрессиям не подвергся. Мало того, у Романовых было гораздо больше оснований претендовать на престол. Если Василий Шуйский - просто Рюрикович, то Романовы - двоюродные братья по матери царя Федора Иоанновича, а в те времена это имело громадное значение. Свойство с какой-либо царственной особой перевешивало согласно тогдашним традициям даже прямое происхождение кого-то от Рюрика…

Репрессировали не только самих Романовых, но их родню, свойственников, близких друзей. Годунов упрямо бил в одну точку… Только ли оттого, что Романовы ближе всех других родов стояли к трону?

И, наконец, пора задать несколько шокирующий вопрос: а не был ли самозванец и впрямь настоящим царевичем?

История то ли убийства, то ли самоубийства малолетнего Дмитрия в Угличе 15 мая 1591 года запутанна и туманна. Слишком много странностей и несообразностей - толпа горожан, в первые же минуты после убийства натравленная на конкретных лиц, ложные улики (вроде измазанных куриной кровью ножей, положенных рядом с трупами тех, кто якобы зарезал царевича). Следственное дело, которое было составлено людьми Шуйского, самолично расследовавшего смерть царевича, уже в XVII в. считалось безбожно фальсифицированным. Ясно одно: Пушкин, конечно же, был великим поэтом, но Годунова в убийстве царевича он, похоже, обвинял совершенно напрасно. Такой вывод следует в первую очередь оттого, что смерть царевича отнюдь не облегчала Годунову дорогу к трону. Ничуть не облегчала - нужно помнить, что существовало еще множество Рюриковичей, начиная с Романовых и Шуйских, все они имели столько же, а то и не в пример больше прав на престол, чем Годунов (или полагали, что имеют), и расправиться с этой знатной оравой для Годунова было бы предприятием совершенно нереальным…

И, наконец, если мы соберемся предположить, что малолетний царевич все же был спасен от убийц, спрятан боярами, оппоненты могут задать вопрос, прозвучавший еще в прошлом веке: если так и случилось, отчего же спасители выжидали аж до 1604 г.? Почему не объявили о том, что царевич Дмитрий жив, еще в 1598 г., когда скончался Федор Иоаннович?

Но в том-то и беда, что из-за скудости дошедших до нас документов невозможно сделать какой бы то ни было вывод со стопроцентной уверенностью. Возможно, и объявляли. Известно, что Годунов, перед тем как вступить на престол, несколько недель отсиживался вне столицы, в Новодевичьем монастыре. Это можно объяснить его лицемерием (ждал, когда его агенты достаточно подготовят общественное мнение к избранию именно Бориса). А можно объяснить и тем, что как раз в эти дни спасители Дмитрия заявили о себе, и произошла какая-то борьба, о которой до нас не дошло никаких прямых свидетельств…

Мне не хочется выдвигать версий, которые нельзя подкрепить железными доказательствами. Увы, нет никаких признаков того, что отыщутся какие-то дополнительные документы тех времен - на это рассчитывали еще историки XIX века, но не дождались. Да, следственное дело об убийстве Дмитрия безбожно фальсифицировано Шуйским, но это само по себе ничего еще не доказывает. Все за то, что Годунов был убит, а Лжедмитрий I вел себя как человек, совершенно уверенный, будто он и есть спасенный Дмитрий. Но и это не доказательство.

Как ни грустно, но истину мы так и не узнаем никогда. Самозванец мог и оказаться настоящим царевичем Дмитрием. А мог оказаться жертвой спланированной Романовыми долголетней игры. Вроде наших демократов «первой волны» - эти блаженненькие свято верили, что именно они, изволите ли видеть, «свергли» тоталитарный строй, а в это время за их спинами серьезные люди проворачивали серьезные дела…

Загадка Лжедмитрия навсегда останется загадкой…

С высокой степенью достоверности можно утверждать одно-единственное: Лжедмитрий, кто бы он ни был, достаточно долго прожил в Западной Руси. Многочисленные мелочи, на которые глаз у тогдашнего человека был наметан, не ускользнули от внимания москвичей и тогда же позволили сделать вывод: в поведении царя явственно прослеживаются детали, которые неопровержимо выдают в нем человека, за последние годы привыкшего именно к западнорусскому быту, укладу, правилам «приложения» к иконам и т. д. Что ничего не доказывает конкретно, поскольку с равным успехом может быть приложено и к самозванцу-уроженцу Западной Руси, и к настоящему царевичу, долго жившему вдали от родины, от Восточной Руси…

Эпилог и виртуальность

Итак, категорические выводы делать бессмысленно - все сохранившееся стопроцентной ясности не вносит. История как Лжедмитрия I, так и предшествовавших ему лет правления Ивана Грозного, Федора Иоанновича и Годунова зияет многочисленными пустотами и темными местами. (Правда, я не согласен с академиком Фоменко в том, что Иван Грозный - это якобы четыре разных царя. Аргумент против этой версии есть весомейший: мемуары иностранных авторов, которые никаких «четырех царей» отчего-то в России XVI в. не усмотрели. Можно ещё допустить, что множество русских старинных документов было впоследствии уничтожено, однако вряд ли кто-нибудь поверит, что агенты переписывавших Историю в угодном им Духе Романовых прочесали Европу, старательно уничтожив и все иностранные свидетельства о «четырех царях»…)

Дело даже не в недостатке доказательств, а в личности Лжедмитрия I. Который, на мой взгляд, совершенно незаслуженно оказался вымазан грязью с головы до пят и в отечественной историографии присутствует исключительно в неприглядной роли «агента ляхов и езуитов», озабоченного исключительно подчинением Руси Кракову и Ватикану.

Повторяю, ничего в его деятельности не даёт повода для столь резких оценок. Наоборот, перед нами - человек, собиравшийся царствовать всерьез и надолго, а потому отнюдь не склонный каким бы то ни было образом наносить ущерб Московскому государству либо православной вере. Человек умный, ничуть не жестокий, не чванный, склонный к реформам и новшествам на европейский лад. Хоть убейте, я не в состоянии понять, чем же Лжедмитрий I хуже Годунова, забрызганного кровью по самую маковку еще со времен опричнины. Чем он хуже кровожадного параноика Петра I, вообще любого из Романовых, не отличавшихся голубиной кротостью.

Беда его в том, что он проиграл. Мертвые оправдаться не в состоянии. Мы в который раз сталкиваемся с грустным парадоксом: монархам категорически противопоказано быть добрыми и гуманными. Ведь достаточно было Лжедмитрию, торжественно вступив в Москву, снести пару дюжин голов, не исключая башки Шуйского, - и он при таком повороте дел имел все шансы процарствовать долго.

Более того - стать властелином объединенного московско-польско-литовского государства (вспомните предложения, сделанные ему мятежной шляхтой). Вновь, как и в варианте с Иваном Грозным-католиком, перед нами все предпосылки для создания обширной и могучей славянской державы.

Правда, в этом варианте я не уверен в долговечности такой державы - чувствую, рано или поздно ее вновь разодрали бы на Жечь и Московию нешуточные противоречия: хотя бы религиозная чересполосица (православные, католики, лютеране, ариане). Сверхдержава эта могла уцелеть при непременном условии: будучи прочно сцементирована одной религией.

А впрочем, еще неизвестно. Империя Габсбургов худо-бедно просуществовала несколько сот лет, представляя собою еще более причудливый конгломерат разнообразнейших народов и верований…

Как бы там ни было, нельзя сомневаться в одном: долгое правление Лжедмитрия I на Руси вполне могло привести к тому, что было бы преодолено определенно имевшее место отставание от Западной Европы - и в военном деле, и в образовании (есть информация, что Лжедмитрий подумывал об открытии университета), Россия смогла бы избежать всех жертв и бед, вызванных тем, что именуется «Петровскими реформами». И уж в любом случае страна никогда бы не сорвалась в Смуту. А это, в свою очередь, могло и не привести к будущему расколу русского православия на «староверов» и «никонианцев», сыгравшему в отечественной истории вовсе уж жуткую роль.

Так уж повелось, что на Руси все инициативы и перемены обычно исходили сверху. И Лжедмитрий как раз и мог послужить «катализатором» мирных, эволюционных реформ, которые страна, цинично выражаясь, проглотила бы, как миленькая - в те времена, до Смуты, можно сказать с уверенностью, народ покряхтывал бы, возможно поругивал меж собою новшества, однако не стал бы бунтовать «в едином порыве». Как-никак в русском обществе не вызвали особого неприятия все введенные Лжедмитрием новшества - его прогулки по Москве без охраны, военные игры, прямо-таки предвосхищавшие «потехи» Петра I, решительный отказ от русской привычки непременно дремать после обеда. Ворчали, конечно, - но принимали. Точно так же, без натяжки можно сказать, приняли бы и более существенные реформы.

Если бы только он снес пару дюжин голов… Кажется это Макиавелли выразился однажды, что безоружные пророки непременно гибнут, зато вооруженные всегда выигрывают. Увы, тираном Лжедмитрий не был.

Тираном стал другой - кровавое чудовище, наломавшее столько дров, что последствия ощущались и сто лет спустя. Я имею в виду Петра I - уж он-то не боялся рубить головы, творить самое дикое самодурство. Он принес России неисчислимые беды, под флагом «реформ» вырвав ее из нормального развития (быть может, навсегда), однако, как ни странно, до сих пор считается одной из самых замечательных личностей отечественной истории.

Что ж, поговорим о нём подробнее…

Примечания:

«Отдан за приставы» - тогдашняя формулировка ареста.

Не исключено, что Мнишеки сначала были православными потому что всюду Юрий так и писался - «Юрий» («Юрий» - это «Георгий», но «Георгий» по-польси всегда - «Ежи»).

Казацкий атаман ставший любовником Марины Мнишек.

При Михаиле толоконцевцы жаловались ему уже на Минина, но чем кончилось дело, мне не удалось доискаться.

В этот период Пожарский побывал под следствием по обвинениям в присвоении казённых денег, подделке документов и притеснении находившихся под его управлением посадских и волостных людей. Два первых обвинения признании не соответствующими действительности, но третье подтвердилось полностью…

После первых неудач - А. Б.

Иван IV за время царствования сумел преодолеть разброд и раздоры внутри государства, правда, методами часто жесткими, переходящими в жестокость.
Опричнина государя с корнем вырвала недовольство и инакомыслие - Иван IV для создания сильного государства не жалел крови, в том числе и боярской.

Казаки в Смутное время

Иван IV за время царствования сумел преодолеть разброд и раздоры внутри государства, правда, методами часто жесткими, переходящими в жестокость.
Опричнина государя с корнем вырвала недовольство и инакомыслие - Иван IV для создания сильного государства не жалел крови, в том числе и боярской.
Тяжелые войны вела Русь с внутренними и внешними врагами, постоянное нервное напряжение подорвало здоровье государя настолько, что он к концу своей жизни сделался подозрительным и жестоким в своих мыслях и поступках. Ивана Васильевича мучило нервное расстройство, тело его гнило буквально - лучшие врачи ничего не могли сделать, никто (и сам Иван IV) не понимал причин такого оборота дела.
За 3 года до своей смерти, в 1581 году, в одну из дурных минут, какие тогда часто на него находили, он побил свою сноху за то, что она, будучи беременной, при входе свекра в ее комнату оказалась слишком запросто одетой. Муж побитой, наследник отцова престола царевич Иван, вступился за обиженную жену, а вспыливший отец ударом железного костыля в голову нечаянно убил сына. Сам царь Иван IV едва не помешался с горя по сыну, даже порывался постричься, отрекшись от престола. Вследствие этого несчастного случая преемником Грозного стал второй его сын, царевич Федор - последний царь в истории старой московской династии, Капитанского племени.
Федор не был прирожденным царем, всю жизнь сторонился мирской суеты и более помышлял о небесном, часто посещал храмы, слушая обедню и звон колоколов.
Еще при жизни отец часто упрекал его за это. «Благоюродив бысть от чрева матери своея и ни о чем попечения имея, токмо о душевном спасении» - так отзывался о Федоре близкий ко двору князь Катырев-Ростовский.
Умирая, царь Иван IV назначил в помощь Федору несколько приближенных вельмож, наибольшей силой из них при дворе пользовался родной дядя царя по матери, Никита Романович Юрьев, который вскоре умер, и место главного советника осторожно занял другой опекун - шурин царя Борис Годунов. Умный от природы, он вскоре стал фактически править государством.
Правил умно и осторожно, и 14-летнее правление Федора (Годунова) было для государства временем отдыха от погромов и страха опричнины. Удачно была закончена война со Швецией. Нов Москве начали ходить тревожные слухи.
После царя Ивана IV остался его младший сын Дмитрий, которому отец выделил в свое время удел - город Углич с уездом. В Москве рассказывали, что этот семилетний Дмитрий, сын седьмой венчанной жены Ивана Грозного, следовательно, царевич сомнительной законности с канонической (церковной) точки зрения, пойдет весь в отца времен опричнины и что ему грозит опасность со стороны близких к престолу людей, желающих занять его в случае смерти бездетного Федора.
И как бы в подтверждение этих слухов в 1591 году князь Дмитрий был зарезан в Угличе. Убийц вроде бы перебили на месте горожане. Комиссия князя Шуйского (враг и соперник Годунова) установила, что царевич зарезался сам в припадке падучей болезни, упав на нож, которым играл с детьми. Тем дело и кончилось.
В январе 1598 года умер царь Федор. После него не осталось никого из Калитинской династии, кто бы мог занять опустевший престол. Царица Ирина отказалась от престола и постриглась.
Земский собор под председательством патриарха Иова избрал на царство Бориса Годунова (брата Ирины).
Борис Годунов по происхождению принадлежал к большому, хотя и не первостепенному боярству. Годуновы - младшая ветвь старинного и важного боярского рода, шедшая от выехавшего из Орды в Москву при Калите мурзы Чета. Годуновы поднялись в царствование Ивана Грозного. Борис был посаженым отцом на свадьбе царя Ивана IV, затем стал зятем Малюты Скуратова (шефа опричников), а женитьба Федора на сестре Бориса еще более укрепила его положение при дворе.
Борис начал царствовать умно и с большим успехом, вызывая всеобщее одобрение. Главное его внимание обращено было на устройство внутреннего порядка в государстве, и в первые два года его царствования Россия цвела всеми благами. Правда, считая себя малоспособным к ратному делу и не доверяя своим воеводам, Борис во внешней политике был нерешителен, не воспользовался враждой Швеции и Польши, что дало бы возможность в союзе со шведами отобрать у Польши Ливонию и получить выход в Балтику.
Борис был не наследственным царем, а народным избранником (через Земский собор), но бояре ожидали от него, как от выходца из бояр, ограничения безраздельной царской власти (как при Грозном), опасаясь возврата опричнины, и ждали от Бориса более прочного боярского обеспечения при дворе. Борис не понял этого, а скорее не захотел понять, забрав в руки необъятную власть. Поэтому после блистательного начала царствования, несмотря на то, что Борис «зело прорассудительное к народам мудроправство показал», по Москве и по Руси поползли слухи, где на Бориса «вешали всех собак» - он-де и хана крымского под Москву подводил, и доброго царя Федора с его дочерью Федосьей уморил, свою сестру Александру отравил, и Бекбулатовича отравил, и Москву сжег тотчас по убиении Дмитрия, чтобы отвлечь внимание царя и народа, и, наконец, что по его личному приказу убили Дмитрия.
Борис начал в ответ править самовластно, как правил Иван Грозный. Чтобы оградить себя от наветов и козней, была создана тайная сеть полицейского надзора, в которой главную роль играли боярские холопы, доносившие на своих господ, и выпущенные из тюрем воры, контролировавшие «прослушиванием» улицы и базары. Донос и клевета быстро вошли в жизнь Руси.
Доносы сопровождались опалами, пытками, казнями и разорением домов. Особенно досталось боярскому кружку с Романовыми во главе (двоюрные братья царя Федора), как главным предполагаемым соперникам Бориса. Борис постепенно наводнил страну страхом, сам превратившись в полицейского труса. Он спрятался во дворце, редко выходил на народ, не принимал сам челобитных и т.п.
В это время при этих обстоятельствах появляется слух о том, что Дмитрий не был убит в Угличе, а жив и скрывается в Польше. Вместо Дмитрия якобы убили по ошибке другого, а его увезли и спасли в Польше, а так как он есть сын Ивана Грозного, то и быть ему государем России.
Трудно сказать определенно. Позже во всем винили поляков, но многие историки считают, что мысль о самозванце была рождена и высижена в гнезде наиболее гонимого боярства с Романовыми во главе, но «он был испечен только в польской печке, а заквашен в Москве». Борис, как только услыхал о самозванце Лжедмитрии, прямо заявил боярам, что это их рук дело.
Многие запорожские и донские казаки приобщились к нему, недовольные политикой Бориса Годунова, ограничивавшего буйство и самовольство казаков.
Лжедмитрий, воодушевленный этой помощью и вдохновляемый поляками, в 1604 году занял Чернигов и многие порубежные российские города с уездами, селами и деревнями.
В 1605 году на Добрыницах в Комарицкой волости московские войска разбили войска самозванца (по некоторым сведениям, одних черкас до 7000 побили) - Лжедмитрий ушел в Рыльск, государевы же войска пошли на Кромы, где засел донской атаман Корела с 6000 казаков. Кромы подожгли, но взять не смогли.
Одна часть московских войск перешла к Лжедмитрию, другая разошлась, третья была в растерянности. А войска самозванца, состоящие из поляков, литовцев, запорожцев и донцов, шли по Руси, легко занимая города до Тулы, куда к нему прибыли на помощь еще донцы с атаманами Смагой и Чертенским, и было их много.
Лжедмитрий принял их милостиво, а прибывших московских бояр для встречи его, «лаял» и кое-кого посадил в темницу. Казаки вторили Лжедмитрию, а князя Андрея Телятевского били смертно и бросили в тюрьму, а 20 июня 1605 года пошли с Лжедмитрием на Москву и помогли ему взойти на престол.
Если бы не казаки, Лжедмитрий не занял бы русский престол - это точно, так как казачье войско было многочисленным, боеспособным и дисциплинированным.
Почему казаки встали за Дмитрия? Да потому, что он пообещал казакам «пожаловать верный и вольный Дон прежними вольностями», - это было обещано атаману Андрею Кореле, когда он прибыл к «Дмитрию». А атаман Корела, прибыл «от казаков верховых и низовых», то есть от всех, а не только от голытьбы, как иногда представляют историки и писатели.
Лжедмитрий от природы был богато одаренный, с бойким умом, легко разрешавший в Боярской думе самые трудные вопросы, с пылким темпераментом, доходившим до храбрости в минуты опасности, податлив был на увлечения, мастер говорить, обладал разносторонними знаниями. Со всеми он обращался просто, обходительно, не по-царски. Показал себя деятельным управителем, чуждался жестокости, сам вникал во все, каждый день бывал в Думе, даже сам обучал ратных людей. Своим образом действий он приобрел широкую и сильную привязанность в народе, хотя кое-кто и подозревал и открыто обличал его в самозванстве (князья Шуйские).
Сам Лжедмитрий держался уверенно, как законный царь, не вызывая у близких людей сомнения в этом.
Дело о князьях Шуйских, распространявших слухи о его самозванстве, свое личное дело, он отдал на суд народа и для того созвал Земский собор, с выборными от всех чинов и сословий. Смертный приговор Шуйским, вынесенный этим собором, Лжедмитрий заменил ссылкой, но скоро вернул ссыльных и возвратил им боярство. Царь, сознававший себя обманщиком, укравшим власть, едва ли поступил бы так рискованно и доверчиво, - это осталось загадкой.
О личности Лжедмитрия сообщается, что это был молодой человек, роста ниже среднего, некрасивый, рыжеватый, неловкий, с грустным выражением лица, и в своей наружности никак не отражал своего ума и духовной природы, о которых сказано было выше.
Кто он был на самом деле, сказать трудно, но историки (по мнению царя Бориса) утверждали, что это был сын галицкого мелкого дворянина Юрий Отрепьев, в иночестве Григорий. Что в Москве он служил холопом у бояр Романовых и у князя Черкасского, потом принял монашество, за книжность и похвалы московским чудотворцам взят был к патриарху в книгописцы и здесь вдруг начал заявлять, что он будет, пожалуй, и царем на Москве. За это ему по меньшей мере положено быть сосланным в дальний монастырь, но какие-то сильные люди прикрыли его, и он бежал в Литву. В это время началась опала Романовых. В Польше этот человек объявил, что он есть царевич Дмитрий.
Взойдя на российский престол, Лжедмитрий не усидел на нем, потому что не оправдал боярских ожиданий.
Он не хотел быть орудием в руках бояр, действовал умно и самостоятельно, развивая свои особые политические планы, во внешней политике даже очень смелые и широкие. Так, он замышлял поднять против турок и татар все католические державы с православной Русью во главе (отметим, что это его намерение не могло не понравиться казакам).
Своим советникам в Думе он ставил на вид, что они ничего не видели, ничему не учились, что им надо ездить за границу для образования (но делал он это вежливо). Особенно досадно было для великородных бояр приближение к престолу мнимой незнатной родни царя и его слабость к иноземцам, особенно к католикам - поляки, своевольные и разгульные, наводнили Москву. Своими привычками и поступками, особенно легким отношением ко всяким обрядам, распоряжениями, заграничными сношениями Лжедмитрий вызвал против себя в Москве много нареканий и неудовольствий, хотя вне столицы, в народных массах популярность его не ослабевала.
Донцы недолго оставались в Москве. Большая их часть, получив от Лжедмитрия щедрую богатую награду за мужество и «вольности», отправилась на Дон.
В Москве осталось 500 донцов голутвенных с атаманами Корелой, Коломной, Романовым и Козловым.
Донцы и запорожцы остались недовольны «царской» наградой за престол - они ожидали большего. Терцы и гребенцы в количестве 4000 человек, во главе с начальниками, помогавшими Лжедмитрию, взяли силой город Астрахань, пребывающий в безопасности, в 1606 году, и весь его разграбили.
Мало того, они нашли и «выставили» еще «своего» царя Петра - сына (якобы) Федора Иоанновича, которого Борис Годунов при рождении подменил девочкой.
Этому «наследнику» было 14 лет, и им управляли донские казачьи старшины. Бунтовщики валом шли «к Петру» - их стало столько, что они (письмом) требовали от Лжедмитрия освободить престол для Петра.
В ответном письме Лжедмитрий пригласил Петра в Москву, обещая разобраться на месте и… если Петр «подлинный царевич», обещал ему уступить престол, а если нет, то грозил казнью. Казаки с новым царем- самозванцем (Петром) шли вверх по Волге, всем объясняя, что царь признает юношу Петра царевичем, к ним приставало все больше народа и волжских казаков, но по достижении Свияжска до них дошла весть, что Лжедмитрий убит в Москве.
Бояре во главе с князем В.И. Шуйским составили заговор против Лжедмитрия. Как позже признался Шуйский, они признали Лжедмитрия только для того, чтобы избавиться от Годунова, а потом свергнуть и самозванца, чтобы открыть дорогу к престолу одному своему, из боярской среды.
Однако заговорщики не надеялись на успех восстания без обмана из-за популярности Лжедмитрия, поэтому, подняв народ, 17 мая 1606 года они вывели всех в Кремль с криком: «Поляки бьют бояр и государя!» Их цель была окружить Лжедмитрия будто для защиты и убить его. Толчком к выступлению было то, что Лжедмитрий на своей свадьбе с Мариной Мнишек совершил столько беспутства и так потакал полякам в их озорстве (разбоях) и насилиях, что за 8 дней москвичи были доведены «до точки», - они взбунтовались и убили Дмитрия (17 мая) и много поляков с ним, кроме Марины. Всю родню и придворных Лжедмитрия разогнали и разослали в заточение по городам.
Казаки — волгцы, шедшие с новым царевичем Петром, не получив гарантии твердой власти в Москве, потеряли веру в успех своего дела и повернули по Волге назад к Царицыну - все города по пути разоряли и грабили.
В Царицыне они нашли послов от Лжедмитрия в Персию и убили их (князя Ромодановского Ивана Петровича и воеводу Федора Акинфиева), а затем с «царевичем Петром» отошли на Дон - зимовать.
Историки сообщают, что «царевич Петр» - Илья Васильев, беглый человек дворянина Василия Елагина.
В Москве меж тем князья, бояре, духовенство и граждане на 4-й день после убийства Лжедмитрия из российских князей выбрали на престол Василия Ивановича Шуйского и ему присягнули, кроме казаков и порубежных городков от Польши.
Летописи сообщают, что против нового царя взбунтовались окраинные города (купцы, стрельцы, крестьяне) и, избрав себе начальником беглого человека князя Андрея Телятевского, именем Ивана Болотникова, толпою многие города взяли, убивая воевод и всех сопротивляющихся, а имущество грабили. К бунтовщикам прибывало все больше народу и взяты ими были: Путивль, Рязань, Тула, Кашира, Калуга и Астрахань с их принадлежностями (территориями).
Сей вор Болотников, соединившись с такими же ворами Соловленином, Истомою, Пашковым, пошли на Москву - взяли Коломну, войско московское при селе Троицком, разбили и встали в Коломенском. Государевым войскам подошла помощь из Смоленска, и Болотников был разбит.
После сих (Болотникова и Пашкова) приходил под Москву с войсками казацкими и другими (сбродом) Иван Исаев Попутник, чтобы выручить Марину (жену Лжедмитрия), но войском московским был разбит и прогнан. Сам Попутник еле ушел в Серпухов.
В 1607 году царевич Лжепетр с войсками из донских и волжских казаков пошел к Москве, до Путивля к нему пристало много наброда (народа). Войско Лжепетра предательством взяло город Борисов, убив в нем воеводу Сабурова, князя Приимкова-Ростовского.
У Путивля войска Шуйского были разбиты и многие попали в плен (и убиты были) - князья Черкасский, Буйносов и прочие многие.
У самозванца были и князья-предатели Телятевский и Шаховский. Войска Лжепетра пошли к Туле и взяли ее без боя. Телятевский с отрядом пошел к Калуге и близ нее разбил царское войско, но при Козельске государевы войска одолели самозванца.
Сам царь Шуйский с войском подошел к Туле и осадил ее. Получив отказ на предложение о сдаче, царь нашел выход - по его приказу запрудили речку, и вода затопила город. После чего осажденные сдались, а Болотникова, Лжепетра и Шаховского, связанных, выдали царю. Главные преступники и Лжепетр (в 16 лет) были повешены, а Болотников, Шаховский и Федька Нагиба также «по винам своим казнены».

Вначале XVII века в России произошли события, названные современниками Смутой. Такое название было дано не случайно. В стране в то время развернулась настоящая гражданская война, осложненная вмешательством польских и шведских феодалов.

Началась Смута в царствование царя Бориса Годунова (1598 -1605 гг.), а приступила к завершению в 1613 г., когда на престол был избран Михаил Романов. Великие смуты, будь то в Англии, Франции, Нидерландах, Китае или других странах описаны и исследованы очень подробно. Если отбросить временную и национальную палитру и специфику, то остаётся один и тот же сценарий, как будто они все были сотворены под копирку.

1. а) - В первом акте этой трагедии разворачивается беспощадная борьба за власть между различными группировками аристократии и олигархии.
б) - Параллельно происходит великая контузия умов значительной части образованных классов и в их мозгах поселяется великий бедлам. Называться этот бедлам может по-разному. Например Церковная Реформация, Просвещение, Возрождение, Социализм, Борьба за независимость, Демократизация, Ускорение, Перестройка, Модернизация или иначе, неважно. По любому это контузия. Великий русский аналитик и беспощадный препаратор российской действительности Ф.М. Достоевский называл это явление по-своему - «бесовщиной».

в) - Одновременно «доброжелатели» от сопредельных геополитических соперников начинают спонсировать и поддерживать беглых олигархов и чиновников, а также творцов новых и ниспровергателей старых устоев и «задающие генераторы» наиболее разрушительных, иррациональных и контрпродуктивных идей. Идёт создание и накопление тлетворной энтропии в обществе. Многим экспертам хочется в смутах видеть исключительно иностранный заказ и факты во многом указывают на это. Известно, что смута в испанских Нидерландах, жуткая европейская Реформация и Великая Французская революция - это английские проекты, борьба за независимость североамериканских колоний - это французский проект, а Наполеона Бонапарта совершенно обоснованно считают крёстным отцом всей латиноамериканской независимости. Не сокруши он испанскую и португальскую метрополии, не произведи массированную эмиссию революционеров в их колонии, независимость Латинская Америка получила бы не раньше, чем Азия и Африка. Но абсолютизировать этот фактор - это наводить тень на плетень. Без веских внутренних причин Смут не бывает.

2. Однако первый акт этой трагедии может продолжаться десятилетия и не иметь никаких последствий. Для перехода ко второму акту пьесы нужен хороший повод. Поводом может быть что угодно. Неудачная или затянувшаяся война, голод, неурожай, экономический кризис, эпидемия, стихийное бедствие, природная катастрофа, прекращение династии, появление самозванца, попытка переворота, убийство авторитетного лидера, подтасовка на выборах, увеличение налогов, отмена льгот и т.п. Дровишки уже подготовлены, нужно лишь поднести бумагу и чиркнуть спички. Если власть комолая, а оппозиция расторопная, то она непременно воспользуется подвернувшимся поводом и совершит переворот, который потом назовут революцией.

3. Если конструктивная часть оппозиции в ходе переворота обуздает разрушительную часть, то на втором акте всё и кончится (как это случилось в 1991 году). Но часто происходит всё наоборот и начинается кровопролитная гражданская война с чудовищными жертвами и последствиями для государства и народа. А очень часто всё это сопровождается и отягощается иностранной военной интервенцией. Великие смуты тем и отличаются от прочих, что имеют все три акта, а иногда и больше и затягиваются на десятилетия. Не исключение и Русская смута начала XVII века. В течение 1598-1614 годов страну потрясли многочисленные восстания, бунты, заговоры, перевороты, мятежи, ее терзали авантюристы, интервенты, проходимцы и разбойники. Казачий историк А.А. Гордеев насчитывал в этой смуте четыре периода.

1. Династическая борьба бояр с Годуновым 1598-1604 годы.
2. Борьба Годунова с Димитрием, окончившаяся гибелью Годуновых и Димитрия 1604-1606 г.
3. Борьба низов против боярского правления 1606-1609 г.
4. Борьба против внешних сил, захвативших власть в Московской Руси.

Историк Соловьёв видел причину Смуты в «дурном нравственном состоянии общества и слишком развитом казачестве». Не споря с классиком по существу, следует заметить, что казаки в первом периоде не приняли ровным счётом никакого участия, а присоединились к Смуте вместе с Димитрием в 1604 году. Поэтому многолетняя подковёрная борьба между боярами и Годуновым в данной статье не рассматривается, как не имеющая отношение к её теме. Многие видные историки видят причины Смуты в политике Речи Посполитой и Католической Римской курии. И действительно, вначале XVII в. некий человек, выдававший себя за чудом спасшегося царевича Дмитрия (наиболее устоявшаяся версия, что это был беглый монах-расстрига Григорий Отрепьев), объявился именно в Польше, побывав предварительно у запорожских казаков и научившись у них военному делу. В Польше этот Лжедмитрий впервые и заявил князю Адаму Вишневецкому о своих претензиях на русский престол.

Объективно Польша была заинтересована в Смуте, а казаки недовольны Годуновым, но если бы причины крылись только в этих силах, то для свержения законной царской власти они были ничтожны. Король и польские политики сочувствовали нарождавшейся Смуте, но от открытого вмешательства до поры воздерживались. Положение Польши было далеко не благоприятным, она находилась в затяжной войне со Швецией и не могла идти на риск войны ещё и с Россией. По-настоящему замысел Смуты находился в руках русско-литовской части аристократии Речи Посполитой, к которой примыкала аристократия Ливонская. В составе этой аристократии было много вельмож «бежавших от гнева Грозного». Три фамилии западнорусских олигархов были главными зачинщиками и организаторами этой интриги: белорусский католик и минский воевода князь Мнишек, недавно изменившие православию белорусские (тогда их называли литвины) магнаты Сапеги и, вставшая на путь ополячивания, семья украинских магнатов князей Вишневецких. Центром заговора был замок Самбор князя Мнишека. Там происходило формирование добровольных дружин, устраивались пышные балы, на которые приглашалась беглая московская знать и происходило опознование «законного» наследника московского престола. Вокруг Димитрия образовалась придворная аристократия. Но в этом окружении в его действительное царское происхождение верило только одно лицо - это он сам. Аристократии он нужен был лишь для свержения Годунова. Но какие бы силы не принимали участие в зарождавшейся смуте, она не имела бы таких катастрофических и разрушительных последствий, если бы в русском обществе и народе не имелись очень глубокие корни недовольства, вызванные политикой и правлением Бориса Годунова. Многие современники и потомки отмечали ум и даже мудрость царя Бориса. Так не любивший Годунова князь Катырев-Ростовский писал тем не менее: «Муж зело чуден, в рассуждении ума доволен и сладкоречив, вельми благоверен и нищелюбив и строителен зело...» и т.д. Подобные мнения звучат иногда и сегодня. Но с этим никак невозможно согласиться. Классическое отделение умных от мудрых гласит: «Умный человек весьма достойно выходит из всех неприятных ситуаций, в которые попадает, а мудрый... в эти неприятные ситуации попросту не попадает». Годунов же был автором или соавтором многих засад и западней, которые умело строил своим противникам и в которые потом успешно сам и попадал. Так что на мудрого он никак не тянет. Да и на умного тоже. На многие вызовы своего времени он ответил мерами, которые привели к ненависти широких слоёв общества, как в его адрес, так и в адрес царской власти. Невиданная доселе дискредитация царской власти привела к катастрофической Смуте, несмываемая вина за которую лежит на царе Борисе. Однако всё по порядку.

1. Царь Борис очень любил внешние эффекты, показуху и бутафорию. Но идейная пустота, образовавшаяся в сознании народа вокруг не царского происхождения Годунова, неправедно занявшего престол, не могла быть заполнена никакими внешними формами, атрибутами и его личными качествами. В народе твёрдо укоренилась уверенность, что занятие престола достигнуто им корыстным путём и что бы он ни делал, в том числе для блага народа, народ видел в этом лишь корыстное стремление его укрепить за собой трон московских царей. Молва, существовавшая в народе, Борису была известна. Для прекращения враждебных слухов широко стали применяться доносы, много народа оговорили и полилась кровь. Но народная молва кровью не заливалась, чем больше лилось крови, тем шире распространялись враждебные Борису слухи. Слухи вызывали новые доносы. Доносили друг на друга и недруга, священники на пономарей, игумены на епископов, холопы на господ, жёны на мужей, дети на отцов и наоборот. Доносы превратились в общественную заразу, а доносчики щедро поощрялись Годуновым за счёт положения, чинов и имущества репрессированных. Это поощрение произвело страшное действие. Моральное падение коснулось всех слоёв общества, представители знатнейших родов, князья, потомки Рюрика доносили друг на друга. Вот в этом «дурном нравственном состоянии общества...» историк Соловьёв и видел причину Смуты.

2. В Московской Руси землевладение до Годунова было поместным, но не полюдным, и крестьяне, работавшие на земле, могли ежегодно весной в Юрьев день, покидать землевладельца. После овладения Волгой народ двинулся на новые просторы и оставил старые земли без рабочих рук. Чтобы прекратить уход, Годунов издал указ запрещавший крестьянам покидать прежних владельцев и прикрепил крестьян к земле. Тогда и родилась поговорка: «Вот тебе бабушка и Юрьев День». Более того 24 ноября 1597 года был издан указ об «урочных летах», согласно которому крестьяне, бежавшие от господ «до нынешнего... году за пять лет» подлежали сыску, суду и возвращению «назад, где кто жил». Этими указами Годунов вызвал к себе лютую ненависть всей крестьянской массы.

3. Казалось, сама природа восстала против власти Годунова. В 1601 г. летом шли долгие дожди, а затем грянули ранние морозы и, по словам современника, «поби мраз сильный всяк труд дел человеческих в полех». В следующем году неурожай повторился. В стране начался голод, продолжавшийся три года. Цена хлеба увеличилась в 100 раз. Борис запрещал продавать хлеб дороже определённого предела, даже прибегая к преследованиям тех, кто взвинчивал цены, но успеха не добился. В 1601-1602 гг. Годунов пошёл даже на временное восстановление Юрьева дня. Массовый голод и недовольство установлением «урочных лет» стали причиной крупного восстания под руководством Хлопка в 1602-1603 годах, предвестника Смуты.

4. Откровенно враждебное отношение к Годунову было и со стороны казаков. Он грубо вмешивался в их внутреннюю жизнь и постоянно грозил им уничтожением. Казаки не видели в этих репрессивных мерах государственной целесообразности, а только требования «плохого царя не царского корня» и постепенно вступали на путь борьбы против «ненастоящего» царя. Первые сведения о царевиче Димитрии Годунов получил именно от казаков. В 1604 году казаки захватили на Волге Семёна Годунова, ехавшего с поручением в Астрахань, но опознав важную персону, отпустили его, но с наказом: «Объяви Борису, что мы скоро будем к нему с царевичем Димитрием». Зная враждебное отношение юго-восточных казаков (донских, волжских, яицких, терских) к Годунову, Самозванец послал своего гонца с грамотой, чтобы они прислали к нему послов. Получив грамоту, донские казаки отправили к нему послов с атаманами Иваном Корелой и Михаилом Межаковым. Возвратясь на Дон посланцы удостоверили, что Димитрий действительно царевич. Донцы сели на коней и двинулись на помощь Димитрию, первоначально в количестве 2000 человек. Так началось казачье движение против Годунова.

Но не только враждебные чувства были к Борису - он нашёл верную опору среди значительной части служащих и купечества. Он слыл поклонником всего иноземного и при нём было много иностранцев, а в угоду царю «многие старые мужи брады свои состризаху...». Это импонировало некоторой части образованных слоёв общества и поселило в душах многих из них тлетворный вирус низкопоклонства, лести и преклонения перед иноземщиной, этот непременный и заразный спутник всякой смуты. Годунов, как и Грозный, стремился к образованию среднего класса, служилого и купеческого, и в нём хотел иметь опору трона. Но даже ныне роль и значение этого класса сильно преувеличена, прежде всего, вследствие самомнения самого этого класса. А в ту пору класс этот был ещё в зародыше и не мог противостоять враждебно настроенным к Годунову классам аристократии и крестьянства.

В Польше также происходили благоприятные для Самозванца изменения. В этой стране королевская власть постоянно находилась под угрозой мятежа региональных магнатов и всегда стремилась канализировать мятежный дух регионалов в направлениях противоположных Кракову и Варшаве. Канцлер Замойский по-прежнему считал затею Мнишека с Димитрием опасной авантюрой и не поддерживал её. Но король Сигизмунд под влиянием и по ходатайству Вишневецких и Сапег, после долгих проволочек, дал приватную аудиенцию Димитрию и Мнишеку и благословил их на борьбу за московский престол... в порядке частной инициативы. Впрочем, пообещал денег, которых впрочем, так и не дал.

После представления королю Димитрий и Мнишек возвратились в Самбор и в апреле 1604 года приступили к подготовке похода. Силы, собранные в Самборе, составили около полутора тысяч человек и с ними Димитрий двинулся в сторону Киева. Около Киева к нему присоединились 2000 донских казаков и с этими войсками, осенью он вступил в пределы московских владений. Одновременно со стороны Дона 8000 донских, волжских и терских казаков пошли на север «крымской» дорогой. Вступив в московские земли, Димитрий в первых городах встречал народное сочувствие и города переходили на его сторону без сопротивления. Однако Новгород-Северский, занятый стрельцами Басманова, оказал сопротивление и остановил движение Самозванца на север. В Москве стали собирать войска, которые были поручены князю Мстиславскому. Было собрано рати 40 тысяч человек против 15 тысяч у Самозванца. Димитрий принуждён был отступить и в Москве это было воспринято как сильное поражение врага. Действительно положение мятежников принимало плохой оборот. Сапега писал Мнишеку, что в Варшаве смотрят дурно на его предприятие и советуют ему возвратиться. Мнишек по требованию Сейма стал собираться в Польшу, войска стали требовать деньги, но у него их не было. Многие разбежались и у Димитрия осталось не более 1500 человек, которые вместо Мнишека избрали гетманом Дворжицкого. Димитрий уехал в Севск. Но в это же время продолжалось стремительное и исключительно успешное движение на Москву казаков на востоке, города сдавались без сопротивления. Пали Путивль, Рыльск, Белгород, Валуйки, Оскол, Воронеж. Разбросанные по городам стрелецкие полки не оказывали сопротивление казакам, так как по своей сути сами продолжали оставаться казаками. Смута показала, что стрелецкие полки в ходе анархии превратились в войска казаков и под своим прежним названием участвовали в наступившей гражданской войне «всех со всеми» с различных сторон. В Севск к Димитрию прибыли 12 тысяч запорожских казаков, прежде не принимавших участия в движении. Получив поддержку, Димитрий двинулся на восток на соединение с юго-восточными казаками. Но в январе 1605 года царские войска разгромили Самозванца. Запорожцы бежали в Украину, Димитрий в Путивль. Он решил отказаться от борьбы и возвратиться в Польшу. Но к нему прибыли 4 тысячи донских казаков и убедили его продолжить борьбу. В то же время донцы продолжали брать города на востоке. Кромы были заняты отрядом донских казаков в 600 человек с атаманом Корелой во главе. После январской победы воеводы Годунова отошли к Рыльску и были в бездействии, однако побуждаемые царём двинулись к Кромам с большой ратью во главе с боярами Шуйскими, Милославскими, Голицыными. Осада Кром была заключительным актом борьбы Годунова с Димитрием и закончилась переломом в психологии боярства и войск в пользу Димитрия. Осада Кром 80 000 армией при 600 защитниках казаках во главе с атаманом Корелой продолжалась около 2-х месяцев. Современники удивлялись подвигам казаков и «делами бояр подобных смеху». Осаждавшие проявляли такую небрежность, что в Кромы, к осаждённым, среди бела дня с обозом вошло подкрепление из 4000 казаков. В армии осаждавших начались болезни и смертность, а 13 апреля самого царя Бориса хватил удар и через 2 часа он умер. После его смерти Москва спокойно присягнула Фёдору Годунову, его матери и семье. Первым их шагом было смена командования в армии. Прибыв на фронт, новый командующий воевода Басманов увидел, что большинство бояр не желают Годуновых и если ему противиться общему настроению, значит идти на верную смерть. Он присоединился к Голицыным и Салтыковым и объявил войску, что Димитрий настоящий царевич. Полки без сопротивления провозгласили его царём. Армия двинулась на Орёл, туда же направился Самозванец. В Москву он непрерывно засылал гонцов для возбуждения народа. Князь Шуйский объявил собравшейся у Кремля толпе, что царевич был спасён от убийц, а вместо него схоронили другого. Толпа ворвалась в Кремль.... С Годуновыми было покончено. Димитрий находился в это время в Туле и после переворота туда съехалась знать из Москвы, спешившая заявить свою преданность. Прибыл и атаман донских казаков Смага Чесменский, который был допущен на приём с явным предпочтением другим. 20 июня 1605 года Димитрий торжественно въехал в Москву. Впереди всех шли поляки, потом стрельцы, потом боярские дружины, потом царь в сопровождении казаков. 30 июня 1605 года в Успенском соборе было совершено венчание на царство. Новый царь щедро наградил казаков и распустил их по домам. Так закончилась борьба Годунова с Самозванцем. Годунов потерпел поражение не в силу недостатка войск или проигранных сражений, все материальные возможности были на стороне Годунова, а исключительно из-за психологического состояния народных масс. Годунов предпринимал меры морального воздействия на народ, но все они были крайне неудачны, ему никто не верил.

Начавшееся царствование Димитрия было необычным. Он свободно ходил по улицам, разговаривал с народом, принимал жалобы, заходил в мастерские, осматривал изделия и пушки, пробовал их качество и метко стрелял, вышел на бой с медведем и поразил его. Простота эта нравилась народу. Но во внешней политике Димитрий был сильно связан принятыми им обязательствами. Движение его было начато в Польше и оказавшие ему помощь силы имели свои цели и стремились извлечь свою выгоду. С Польшей и Римом его сильно связывали обязательства жениться на католичке Марине Мнишек, отдать ей в приданое Новгородскую и Псковскую земли, Польше уступить Новгород-Северский и Смоленск, Римской курии разрешить неограниченно строить католические храмы на Руси. Кроме того в Москве появилось много поляков. Они шумно гуляли, оскорбляли и задирали народ. Поведение поляков служило главным поводом возбуждения народного недовольства против Димитрия. 3 мая 1606 года с большим великолепием Марина Мнишек въехала в Москву, огромная свита разместилась в Кремле. 8 мая начались свадебные веселья, русские на них не допускались, за исключением малого числа приглашённых. Этим воспользовались враги Димитрия, в заговор с Шуйскими вошли Голицыны и Куракины. Через своих агентов они распускали слухи, что Димитрий «царь не настоящий», русских обычаев не соблюдает, в церковь ходит редко, бесчинствующих поляков не резонит, женится на католичке... и т.д. Недовольство политикой Димитрия стало проявляться и в Польше, так как он отступил от выполнения многих ранее взятых обязательств и исключил всякие надежды на воссоединение церквей. В ночь на 17 мая 1606 года отряды заговорщиков заняли 12 ворот Кремля и ударили в набат. Шуйский, имея в одной руке меч, а в другой крест сказал окружающим: «Во имя Божие идите на злого еретика» и толпа пошла на дворец.... Со смертью Димитрия начался третий период Смуты - поднимался народный бунт.

Заговор и убийство Димитрия были результатом исключительно деятельности боярской аристократии и произвели на народ тягостное впечатление. И уже 19 мая на Красной площади собрался народ и стал требовать: «кто убил царя?». Бояре находившиеся в заговоре, вышли на площадь и доказали народу, что Димитрий - самозванец. Собравшимися на Красной площади боярами и толпой Шуйский был избран царём и 1 июня венчался на царство. Цели Шуйского определились уже в самом начале его правления. Бояре, не участвовавшие в заговоре, были репрессированы, в стране установилась власть бояр-заговорщиков, но почти сразу же началось движение сопротивления против новой власти. Восстание против Шуйского, как и против Годунова, началось в северских городах. В Чернигове и Путивле находились ссыльные князья Шаховской и Телятевский. Шаховской начал распространять слухи, что Димитрий жив и подыскал личность схожую с ним. Новый самозванец (некий Молчанов) уехал в Польшу и поселился в замке Самбор у мачехи Марины Мнишек. Расправа в Москве с поляками и взятие в заложники более 500 человек вместе с Мариной и Ежи Мнишеками вызвало сильное раздражение в Польше. Но в стране шёл очередной мятеж, «рокош» и хотя он вскоре был подавлен, ввязываться в новый московский мятеж у короля не было никакого желания. Появление нового Димитрия напугало и Шуйского и он отправил в северские земли войска. Однако новый Лжедмитрий не торопился на войну и продолжал жить в Самборе. К нему явился Иван Болотников, бывший холоп князя Телятевского. Он ещё юношей был взят в плен татарами и продан в Турцию. Будучи рабом на галерах он был освобождён венецианцами и направлялся в Россию. Проезжая Польшу он познакомился с самозванцем, очаровался новым Димитрием и был им направлен воеводой в Путивль к Шаховскому. Появление сладкоречивого и энергичного Болотникова в стане мятежников дало новый толчок движению. Шаховской дал ему отряд в 12 тысяч человек и отправил в Кромы. Болотников стал действовать именем Димитрия, умело славословил его. Но в тоже время его движение стало принимать революционный характер, он открыто встал на позиции освобождения крестьян от помещиков. В исторической литературе это восстание называют первой крестьянской войной. Шуйский выслал к Кромам войско князя Трубецкого, но оно разбежалось. Путь был открыт и Болотников отправился к Москве. К нему присоединились отряды детей боярских Истомы Пашкова, рязанские дружины дворян Ляпуновых и казаки. В народе пошёл слух, что царь Димитрий на то и идёт, чтобы всё перевернуть на Руси: богатые должны обеднеть, а бедные разбогатеть. Мятеж разрастался как снежный ком. В средине октября 1606 года мятежники подошли к Москве и стали готовиться к штурму. Но революционный характер крестьянской армии Болотникова оттолкнул от неё дворян и они перешли к Шуйскому, за ними последовали дети боярские и стрельцы. Москвичи послали в стан Болотникова делегацию с требованием показать Димитрия, но его не было, что вызвало в народе недоверие в его существовании. Бунтарский дух стал спадать. 26 ноября Болотников решился на штурм, но потерпел полное поражение и отошёл к Калуге. Казаки после этого также перешли к Шуйскому и были прощены. Осада Калуги продолжалась всю зиму, но безуспешно. Болотников требовал прибытия Димитрия в войска, но тот, обеспечив себя материально, отказался от своей роли и блаженствовал в Польше. Между тем в Путивле объявился ещё один самозванец - царевич Пётр Фёдорович - мнимый сын царя Фёдора, внёсший в ряды восставших дополнительный раскол и сумятицу. Выдержав осаду в Калуге, Болотников перешёл в Тулу, где также успешно оборонялся. Но в армии Шуйского нашёлся сапёр-хитродей, который, построив плоты через реку, засыпал их землёй. Когда плоты затонули, вода в реке поднялась и пошла по улицам. Мятежники сдались на обещание Шуйского всех помиловать. Обещание он нарушил и все пленные подверглись страшной расправе, их утопили. Однако Смута на этом не кончилась, её страшный разрушительный потенциал ещё не был исчерпан, она приняла новые формы.

На юге, между тем, появился новый Лжедмитрий, под его знамёна потянулись все слои настроенные против боярства и снова активно включились казаки. В отличии от предыдущего, этот самозванец не прятался в Самборе, а немедленно прибыл на фронт. Личность второго Лжедмитрия ещё менее известна, чем других самозванцев. Первым он был признан казачьим атаманом Заруцким, затем польскими воеводами и гетманами Маховецким, Вацлавским и Тышкевичем, затем воеводой Хмелевским и князем Адамом Вишневецким. На этом этапе в Смуте активное участие приняли поляки. После подавления внутренних беспорядков, или рокоша, в Польше оказалось много лиц под угрозой мести короля и они отправились в московские земли. Пан Роман Рожинский привёл к Лжедмитрию 4000 войска, к нему присоединился отряд пана Маховецкого и 3000 запорожцев. Пана Рожинского избрали гетманом.

Ещё ранее атаман Заруцкий отправился на Волгу и привёл 5000 казаков. Шуйский к тому времени уже был ненавидим всей страной. После победы над Болотниковым он женился на молоденькой княжне, наслаждался семейной жизнью и не думал о государственных делах. Против мятежников выступило многочисленное царское войско, но оно было жестоко разбито под Болоховым. Самозванец двинулся на Москву, народ повсюду встречал его хлебом-солью и колокольным звоном. Войска Рожинского подошли к Москве, но с ходу городом овладеть не смогли. Они встали лагерем в Тушино, устроив Москве блокаду. К полякам непрерывно прибывало пополнение. С запада прибыл пан Сапега с отрядом. Южнее Москвы пан Лисовский собрал остатки разгромленной армии Болотникова и занял Коломну, потом Ярославль. Ярославского митрополита Филарета Романова отвезли в Тушино, самозванец принял его с честью и поставил патриархом. Многие бояре перебегали из Москвы к Лжедмитрию II и составили при нем целый царский двор, которым фактически руководил новый патриарх Филарет. И Заруцкий тоже получил боярский чин и командовал в войске Самозванца всеми казаками. Но казаки не только сражались с войсками Василия Шуйского. Не имея нормального снабжения, они грабили население. Многие разбойничьи шайки примыкали к силам Самозванца и объявляли себя казаками. Хотя Сапега с казаками долго и безуспешно штурмовал Троице-Сергиеву Лавру, но он сумел распространить свои отряды вплоть до Волги, а днепровские казаки бесчинствовали во владимирской земле. Всего под тушинским командованием собралось до 20 тысяч поляков с днепровцами, до 30 тысяч российских мятежников и до 15 тысяч казаков. Чтобы улучшить отношения с официальной Польшей, из Москвы на родину Шуйский отпустил заложников с охраной, включая Ежи и Марину Мнишек, но по дороге их захватили тушинцы. Договоры Москвы и Варшавы для тушинцев не имели никакого значения. Чтобы поднять престиж второго Лжедмитрия его окружение решило использовать жену первого Лжедмитрия Марину Мнишек. После некоторых препирательств, проволочек и капризов её уговорили признать нового Самозванца своим мужем Димитрием без супружеских обязанностей.

Шведский король между тем предложил Шуйскому помощь в борьбе с поляками и по договору выделил отряд в 5 тысяч человек под командой Делагарди. Отряд пополнился русскими ратниками и под общим руководством князя Скопина-Шуйского приступил к очистке северных земель и стал загонять мятежников в Тушино. По договору Москвы с Польшей Сигизмунд также должен был вывести из Тушино польские войска. Но Рожинский и Сапега не подчинялись королю и потребовали с короля за уход 1 миллион злотых. Этими событиями начался четвёртый, последний период Смуты.

Вмешательство Швеции в московские дела дало повод Польше для вступления в войну с Россией и осенью 1609 года Сигизмунд осадил Смоленск. Выступление Польши против Москвы произвело полную перегруппировку внутренних сил русского народа и изменило цели борьбы, с этого времени борьба стала принимать национально-освободительный характер. Начало войны изменило и положение «тушинцев». Сигизмунд, вступив в войну с Русью, имел целью её завоевание и занятие московского престола. Он послал в Тушино приказание польским войскам идти к Смоленску и покончить с Самозванцем. Но Рожинский, Сапега и другие увидели, что король посягает на завоёванную ими страну и отказались ему подчиниться и «ликвидировать» Самозванца. Узрев опасность, Самозванец с Мнишеками и с казаками ушёл в Калугу, но его двор во главе с Филаретом Романовым не последовал за ним. В ту пору вирус лизоблюдства и преклонения перед иноземщиной ещё не был преодолён и они обратились к Сигизмунду с предложением, чтобы он отпустил на московский престол своего сына Владислава, при условии принятия им православия. Сигизмунд согласился и к нему снарядили посольство из 42 знатных бояр. В это посольство вошли Филарет Романов и князь Голицын - один из претендентов на московский трон. Но около Смоленска посольство было захвачено войсками Шуйского и отправлено в Москву. Шуйский однако, простил тушинцев, а они «в знак благодарности» в среде боярства стали ширить и множить идею о свержении Шуйского и признании царём Владислава. Войска Скопина-Шуйского между тем приближались к Москве, поляки отошли из Тушино и осада Москвы 12 марта 1610 года окончилась. Во время празднеств в Москве по этому случаю Скопин-Шуйский неожиданно заболел и умер. Подозрение в отравлении популярного в стране военачальника пало опять на царя. Для дальнейшей борьбы с поляками большие русско-шведские силы во главе с братом царя Димитрием Шуйским были направлены под Смоленск, но на марше они были неожиданно атакованы гетманом Жолкевским и наголову разбиты. Последствия были ужасны. Остатки войск разбежались и не вернулись в Москву, шведы частью сдались полякам, частью ушли в Новгород. Москва осталась беззащитной. Шуйский был сведён с трона и насильно пострижен в монахи.

Жолкевский двинулся на Москву, туда же направились казаки Заруцкого с Самозванцем из Калуги. В Москве срочно было образовано правительство из семи бояр во главе с Мстиславским. Оно вступило в переговоры с Жолкевским о срочной присылке в Москву королевича Владислава. После достижения соглашения Москва присягнула Владиславу, а Жолкевский атаковал казаков Заруцкого и принудил их вернуться в Калугу. Вскоре Самозванец был убит своими же союзниками-татарами. Жолкевский занял Москву, а к Сигизмунду бояре снарядили новое посольство во главе с Филаретом и Голицыным. Но Сигизмунд решил, что Москва уже завоёвана его войсками и настало время стать ему самому московским царём. Жолкевский, видя такой обман и подмену, подал в отставку и уехал в Польшу, захватив с собой братьев Шуйских в качестве трофея. Сменивший его пан Гонсевский подмял семибоярщину и установил в Москве военную диктатуру. Боярское посольство, прибыв в Смоленск, также увидело обман Сигизмунда и послало тайное сообщение в Москву. На его основе патриарх Гермоген выпустил грамоту, разослал её по стране и призвал народ к ополчению против поляков. Кандидатура ортодоксального и воинствующего католика, гонителя православия, коим являлся Сигизмунд, не устраивала никого. Первыми откликнулись рязанцы во главе с Прокопием Ляпуновым, к ним присоединились стоявшие в Туле донские и волжские казаки Трубецкого и стоявшие в Калуге «новые» казаки Заруцкого. Во главе ополчения встало земское правительство, или Триумвират, состоящий из Ляпунова, Трубецкого и Заруцкого. В начале 1611 года ополчение подошло к Москве. Пан Гонсевский знал о начавшемся движении и готовился к обороне, под его началом было до 30 тысяч войск.

Поляки занимали Кремль и Китай-город, защищать всю Москву они не могли и решили её выжечь. Но эта попытка привела к восстанию москвичей, что увеличило силы ополчения. А в самом ополчении начались трения между дворянами и казаками. Дворяне во главе с Ляпуновым попытались через указы земского правительства ограничить казачьи вольности. Проекты репрессивных антиказачьих указов были выкрадены агентами поляков и доставлены казакам. Ляпунов был вызван на Круг для объяснений, попытался убежать в Рязань, но был схвачен и зарублен саблями на Круге. После убийства Ляпунова большинство дворян покинули ополчение, в Москве и стране не осталось никакой русской правительственной власти, только оккупационная. Кроме политических разногласий между казаками и земством было ещё одно мешающее обстоятельство. В стане казаков при атамане Заруцком находилась Марина Мнишек, считавшая себя законно коронованной царицей, у неё был сын Иван, которого многие казаки считали законным наследником. В глазах земства это было «казачьим воровством». Казаки продолжали осаду Москвы и в сентябре 1611 года заняли Китай-город. В руках поляков оставался только Кремль, там начинался голод. Между тем Сигизмунд взял наконец штурмом Смоленск, но не имея денег для продолжения похода возвратился в Польшу. Был созван Сейм, которому были представлены знатные русские пленники, включая братьев Шуйских, Голицына, Романова, Шеина. Сейм постановил послать в Москву помощь во главе с гетманом Ходкевичем.

В октябре Ходкевич подошёл к Москве с огромным обозом и атаковал казаков, но прорваться в Кремль не смог и отошёл к Волоколамску. В это время в Пскове объявился новый самозванец и среди казаков произошёл раскол. Казаки Трубецкого покинули «казачью голытьбу» Заруцкого, признавших нового самозванца и встали отдельным лагерем, продолжая осаду Кремля. Поляки, воспользовавшись раздором, снова заняли Китай-город, а Ходкевич при помощи русских коллаборационистов переправил несколько обозов осаждённым. Нижегородское же ополчение Минина и Пожарского не торопилось к Москве. Оно дошло до Ярославля и остановилось в ожидании казанского ополчения. Пожарский решительно уклонялся от соединения с казаками - его целью было избрание царя без участия казаков. Из Ярославля вожди ополчения рассылали грамоты, призывая выборных людей от городов для избрания законного государя. Вместе с тем, они вели переписку со шведским королём и с австрийским императором, прося их наследных принцев на московский престол. В Ярославль отправился из Лавры старец Авраамий с нареканием им, что если Ходкевич раньше «...вашего к Москве придёт, то всуе труд будет и тще ваше собрание». После этого Пожарский и Минин, после основательной разведки, двинулись к Москве и встали отдельным от казаков лагерем. Прибытие второго ополчения произвело окончательный раскол среди казаков.

В июне 1612 года Заруцкий с «воровскими казаками» принуждён был бежать в Коломну, в Москве остались только донские и волжские казаки под началом князя Трубецкого. В конце лета, получив из Польши новый обоз и подкрепление, к Москве двинулся пан Ходкевич в отряде которого кроме поляков и литвинов было до 4-х тысяч днепровских казаков во главе с гетманом Ширяем. За ним шёл огромный обоз, который должен был, во что бы то ни стало прорваться в Кремль и спасти осаждённый гарнизон от голодной смерти. Ополчение Пожарского занимало позиции около Новодевичьего монастыря, казаки занимали Замоскворечье и сильно укрепили его. Главный удар Ходкевич направил против ополченцев. Бой продолжался весь день, все атаки были отбиты, но ополчение было потеснено и сильно обескровлено. К концу боя, вопреки решению Трубецкого, атаман Межаков с частью казаков атаковал поляков и предотвратил их прорыв к Кремлю. Через день гетман Ходкевич пошёл напролом вместе с возами и обозом. Главный удар на этот раз пришёлся на казаков. Бой был «зело великий и преужасный...». Утром запорожская пехота мощной атакой выбила казаков из передних рвов, но понеся огромные потери дальше продвинуться не смогла. В полдень умелым манёвром казаки отрезали и захватили большую часть обоза. Ходкевич понял, что всё проиграно. Цель, для которой он пришёл, не достигнута. Литовцы с частью обоза отошли из Москвы, прорвавшиеся в Кремль без обоза польские гусары только усугубили положение осаждённых. Победа над Ходкевичем примирила Пожарского с Трубецким, но ненадолго. Это произошло потому, что в ополчении дворяне получали хорошее жалованье, казаки ничего. В стан казаков прибыл, возвратившийся из ссылки, старый заводчик смут князь Шаховской и стал возмущать казаков против ополчения. Казаки стали грозить побить и ограбить дворян.

Конфликт уладила Лавра из своих средств. 15 сентября 1612 года Пожарский предъявил полякам ультиматум, который те высокомерно отвергли. 22 октября казаки пошли на приступ, повторно отбили Китай-город и загнали поляков в Кремль. Голод в Кремле усиливался и 24 октября поляки, т.к. они не хотели сдаваться казакам, послали послов в ополчение с просьбой, чтобы ни один пленный не погиб от меча. Им было дано обещание и в тот же день из Кремля были выпущены бояре и другие русские коллаборационисты, бывшие в осаде. Казаки хотели произвести над ними расправу, но им не позволили. На другой день поляки открыли ворота, сложили оружие и ждали своей участи. Пленные были разделены между ополчением и казаками. Часть, попавшая к Пожарскому, уцелела и пошла потом на размен находившегося в Польше Великого посольства. Казаки же не выдержали и своих пленных перебили чуть не всех. Имущество пленных пошло в казну и по распоряжению Минина было направлено на оплату казаков. Для этого казакам была проведена перепись, их оказалось 11 тысяч, ополчение состояло из 3500 человек. После занятия Москвы и ухода Ходкевича центральная часть Руси была очищена от поляков. Но в южных и западных районах бродили шайки их и запорожцев. Днепровские казаки, покинувшие Ходкевича, направились на север, заняли и разграбили вологодские и двинские земли. В рязанской земле стоял Заруцкий со своей вольницей и собирал в свои отряды бродячий люд. В Москве установилась власть «Походной Думы» - казаков и боярства, перед которыми стояла важнейшая задача - избрание законного царя. Но для этого важнейшего дела московский стан представлял величайшую «неурядицу».

Знатные бояре и воеводы ссорились между собой, у казаков с земскими продолжались раздоры. В вопрос престолонаследия опять вмешалась Польша. Сигизмунд, осознав провал своих претензий, прислал грамоту, в которой извинялся и сообщал, что Владислав был не здоров и это помешало прибыть ему в Москву в надлежащее время. Сигизмунд с сыном и войском прибыл в Вязьму, но никто из московских людей не явился на поклон к ним и с наступлением холодов и падением Кремля эти кандидаты убыли в Польшу. Тлетворный вирус иноземщины медленно покидал русское тело. К декабрю 1612 года в Москве собрался первый съезд Собора, но после долгих споров и разногласий разъехался, не придя ни к какому согласию. Второй съезд в феврале также не пришёл к согласию. Вопрос об избрании государя обсуждался не только Собором, но ещё в большей степени между вооружёнными частями ополчения и казаков. Казаки, вопреки Пожарскому, не желали иметь на московском престоле иноземца. Из русских могли быть претендентами князья и бояре: Голицын, Трубецкой, Воротынский, Пожарский, Шуйский и Михаил Романов. У каждого претендента было много сторонников и непримиримых противников, а казаки настаивали на избрании молодого Михаила Федоровича Романова. После многих раздоров и драк, большинство сошлось на компромиссной фигуре Михаила Романова, который не был запятнан какими-либо связями с интервентами. Значительная роль казаков в освобождении Москвы предопределила их активное участие и решающую роль в Земском соборе 1613 года, на котором избрали царя. По легенде, казачий атаман на Соборе подал грамоту об избрании царем Михаила Романова, а поверх нее положил свою обнаженную саблю. Когда поляки узнали о выборе царём Михаила Романова, то гетман Сапега, в доме которого «в плену» жил Филарет Романов, объявил ему: «...сына твоего на престол посадили казаки». Делагарди, правивший в оккупированном шведами Новгороде, писал своему королю: «царь Михаил посажен на престол казачьими саблями». В Ипатьевский монастырь, где находилась инокиня Марфа с сыном, в марте прибыло посольство из 49 человек, в т.ч. 3 атамана, 4 есаула и 20 казаков. После некоторых колебаний, предварительных условий и уговоров 11 июля 1613 года Михаил венчался на царство. С избранием царя Смута не окончилась, а только приступила к своему завершению.

В стране не утихали мятежи и поднимались новые. Поляки, литовцы и литвины бесчинствовали на западе, днепровские казаки во главе с Сагайдачным на юге. К Заруцкому присоединились запорожцы и производили разруху не менее жестокую, чем крымцы. В канун лета 1613 года на Волге появляется жена двух Лжедмитриев Марина Мнишек, с сыном ("воренком", как называет его русская летопись). А с ней - атаман Иван Заруцкий с донскими и запорожскими казаками, вытесненными войсками Московского правительства из-под Рязани. Им удалось захватить Астрахань и убить воеводу Хворостинина. Собрав до 30 000 ратных людей - волжской вольницы, татар и ногаев Заруцкий пошел вверх по Волге на Москву. Борьбу с Заруцким и Мнишек возглавил князь Дмитрий Лопата-Пожарский. Опираясь на Казань и Самару, он отправил атамана Онисимова к волжским вольным казакам, убеждая их признать царя Михаила Федоровича Романова. В результате переговоров большая часть волжских казаков ушла от Заруцкого, изрядно подорвав его силы. Весной 1614 года Заруцкий и Мнишек рассчитывали перейти в наступление. Но приход большой рати князя Обоевского и наступление Лопаты-Пожарского заставили их самих оставить Астрахань и бежать на Яик на Медвежий остров. Оттуда они рассчитывали нанести удар на Самару. Но яицкие казаки, видя всю бесперспективность их положения, сговорившись, выдали в июне 1614 года Заруцкого и Мнишек с "воренком" московским властям. Иван Заруцкий был посажен на кол, "воренок" повешен, а Марина Мнишек вскоре умерла в тюрьме. Разгром в 1614 году "гулевого" атамана Тренеуса и ряда других мелких ватаг показал казачеству единственный для него путь - служение Русскому государству, хотя и после того рецидивы "вольницы" еще случались...

Русь выходила из Смуты, потеряв население 7 млн. человек из 14, бывших при Годунове. Тогда и родилась поговорка: «от копеечной свечи Москва сгорела». И действительно, пожар смутного времени начался от искры, взятой из очага угасшей законной династии, поднесённый к границам России лицом, до сих пор истории точно не известным. Смута, бушевавшая десятилетие и унесшая половину населения, закончилась восстановлением прерванной монархии. В борьбу «всех со всеми» были втянуты все слои населения, от князей до холопов включительно. Все хотели и стремились извлечь свои выгоды из Смуты, но в её огне все слои потерпели поражение и понесли огромные убытки и жертвы, потому что ставили себе цели исключительно личные и частные, а не общегосударственные. Не выиграли в этой борьбе и иноземцы, все иноземные пособники и спонсоры Смуты были впоследствии жестоко покараны Русью и сведены до уровня второстепенных государств Европы или уничтожены. Именно после анализа Смуты и её последствий посол Пруссии в Петербурге Отто фон Бисмарк изрёк: «Не надейтесь, что единожды воспользовавшись слабостью России, вы будете получать дивиденды вечно. Русские всегда приходят за своими деньгами. И когда они придут - не надейтесь на подписанные вами иезуитские соглашения, якобы вас оправдывающие. Они не стоят той бумаги, на которой написаны. Поэтому с русскими стоит или играть честно, или вообще не играть».

После Смуты совершенно изменялся государственный организм и социальный быт Московского государства. Удельные князья, владетельная знать и их дружины окончательно перешли на роль служилого государственного сословия. Московская Русь превращалась в цельный организм, власть в котором принадлежала царю и думным боярам, их правление определялось формулой: «царь приказал, дума порешила». Русь вставала на тот государственный путь, которым уже шли народы многих европейских стран. Но цена за это была заплачена совершенно неадекватная.

В начале XVII в. окончательно сложился тип казака - универсального воина, одинаково способного участвовать в морских и речных набегах, сражаться на суше как в конном, так и в пешем строю, прекрасно знающего фортификационное, осадное, минное и подрывное дело. Но главным видом боевых действий тогда были морские и речные набеги. Преимущественно конными казаки стали позже при Петре I, после запрета в 1696 г. выхода в море. По своей сути казаки - это каста воинов, кшатриев (в Индии - каста воинов и царей), многие века защищавших Веру Православную и Землю русскую. Подвигами казаков Русь становилась мощной империей. Ермак преподнес Ивану Грозному Сибирское ханство. Сибирские и дальневосточные земли по рекам Обь, Енисей, Лена, Амур, также Чукотка, Камчатка, Средняя Азия, Кавказ были присоединены во многом благодаря воинской доблести казаков. Украину воссоединил с Россией казачий атаман (гетман) Богдан Хмельницкий. Но казаки нередко выступали и против центральной власти (примечательна их роль в русской Смуте, в восстаниях Разина, Булавина и Пугачёва). Много и упорно днепровские казаки бунтовали и в Речи Посполитой.

В значительной степени это объяснялось тем, что предки казаков идейно были воспитаны в Орде на законах Ясы Чингисхана, согласно которой настоящим царём мог быть только чингизид, т.е. потомок Чингисхана. Все остальные владыки, включая Рюриковичей, Гедиминовичей, Пястов, Ягеллонов, Романовых и прочих, в их глазах были недостаточно легитимны, были «царями не настоящими» и казакам морально и физически дозволялось участвовать в их свержении, воцарении, бунтах и прочей антиправительственной деятельности. А после Великой Замятни в Орде, когда в ходе усобиц и борьбы за власть были уничтожены сотни чингизидов, в том числе и казачьими саблями, и чингизиды лишились казачьего пиетета. Не следует сбрасывать со счетов и простое желание показаковать, воспользоваться слабостью власти и взять в ходе смут законный и богатый трофей. Папский посол в Сечи отец Пирлинг, немало и успешно потрудившийся, чтобы направить воинственный пыл казаков на земли еретиков московитов и османов, так писал об этом в своих воспоминаниях: «Казаки писали свою историю саблей, и не на страницах древних книг, но на полях битвы оставляло это перо свой кровавый след. Для казачества было привычным делом доставлять троны всевозможным претендентам. В Молдавии и Валахии периодически прибегали к их помощи. Для грозной вольницы Днепра и Дона было совершенно безразлично, подлинные или мнимые права принадлежат герою минуты.

Для них важно было одно - чтобы на долю их выпала хорошая добыча. А можно ли было сравнивать жалкие придунайские княжества с безграничными равнинами русской земли, полной сказочных богатств?» Однако с конца XVIII века и до Октябрьской революции, казаки безоговорочно и усердно выполняли роль защитников Российской государственности и опоры царской власти, получив от революционеров даже прозвище «царских сатрапов». Каким-то чудом царице-немке и её выдающимся вельможам, сочетанием разумных реформ и карательных акций, удалось вбить в буйную казачью голову устойчивую мысль о том, что Екатерина II и её потомки - это «настоящие» цари. Эта метаморфоза в сознании казаков, происшедшая в конце XVIII века, на самом деле казачьими историками и писателями ещё мало исследована и изучена. Но есть непреложный факт, с конца XVIII века и до Октябрьской революции казачьи бунты как рукой сняло.

Лунёв Р.С.

Источники и историография

История Смоленского служилого города XVI-XVII века достаточно слабо обеспечена источниками. Поэтому для её реконструкции следует привлекать широкий спектр самых различных источников: литературные повести и сказания, летописные свидетельства; документальные источники. Здесь в первую очередь следует назвать десятни, которые являются основным источником по истории служилых городов. Среди других материалов нужно отметить разрядные записи и разрядные книги, а также кормленые книги, посольские книги, отдельные грамоты различного содержания. Писцовых материалов по истории смоленского уезда не сохранилось. Источники обладают различной степенью полноты и достоверности.

Поговорим о двух полярных оценках роли смольнян в Смуту, одна из которых принадлежит скорей к источникам, другая определенно относиться к историографии. Обе оценки сделаны независимо друг от друга и обе отличаются тенденциозностью.

«Первая точка зрения была высказана в патриотической «Повести о Победах московского государства». Единственный список этого произведения мы имеем в рукописном сборнике середине XVIII века. Его полное название «Повесть известна о Победах Московского государства, колики напасти подъяша за умножение грех наших от междоусобной брани от поганых ляхов и от Литвы и от русских воров; и как от толик их зол избавил нас Господь Бог наш своим человеколюбием и молитвами Пречистой Его Матери и всех ради святых обращая нас в первое состояние своим человеколюбием. Написано вкратце». Повесть была впервые найдена Г.П. Енином и опубликована им в 1982 г. Публикатор проанализировал содержание и сделал вывод, что «Повесть о победах» написал неизвестный смоленский дворянин, предположительно в 1620-е годы (уже после взятия Смоленска поляками). Хронологические рамки «Повести» описываются походы и службы смоленских дворян детей боярских за период 1606-1625 гг. «Храбрые и мужественные воини, Московского государства, достоверные дворяне града Смоленска» представлены как главные герои Смуты, которые всегда одерживают победы над «ворами»-тушинцами и «ляхами». В целом, в «Повести» дается исчерпывающее описание службы Смоленского служилого города в период Смуты. Несмотря на это, пользоваться ей как историческим источником затруднительно, из-за апологетической оценки Смоленского служилого города.

Поскольку «Повесть о победах» была обнаружена в 1980 году, историк В. Мальцев ничего не знал о ней, когда писал свою книгу «Борьба за Смоленск в XVI-XVII вв.» (1940). Он изобразил Смоленскую оборону 1609-1611 гг. как противостояние двух классов – с одной стороны посадских людей с крестьянами, которые героически обороняли город; с другой стороны «полонофильскую группировку» дворян и детей боярских – сторонников сдачи города полякам. Научная методика монографии Мальцева заметно подчинена конъюнктурным установкам.

В действительности, судьба смоленского служилого города в Смуту была сложнее, чем пытались изобразить Мальцев и безвестный автор «Повести». В период Смуты каждый служилый город имел свою историю свою судьбу. Историю смольнян определили два фактора: во-первых то, что они никогда не примыкали к лагерю болотниковцев, тушинцев и других сторонников самозванца и неизменно оставались верны царю Василию Ивановичу. Во-вторых, они сами принимали довольно активное участие в походах против тушинцев, интервентов и прочих «заводчиков смуты». Сложнее была история вяземского и дорогобужского служилых городов, но и они, в конечном счете, присоединялись к смольнянам во время их многочисленных походов. Вопрос о том, почему именно смоляне стали основной опорой престола Василия Ивановича и выступали против имени Лжедмитрия, следует рассмотреть отдельно.

Смоляне и Лжедмитрий

В самом начале Смуты Смоленск пережил Чуму. Под эти предлогом царь Борис поставил здесь заставы, как только услышал о появлении в литовских пределах самозванца. Поход на Москву Лжедмитрия I не касался смоленской земли. В том, что происходило в городе в период похода Лжедмитрия мы можем судить из обрывочно дошедшего до нас «Дела о шатости в смоленских людях».

Случайно или нет, но именно в Смоленске знали об истинной личине самозванца. Уж не ли это повлияло на их позицию в годы восстания Болотникова?

Обстоятельства восстания делают возможным такое предположение.

Восстание Болотникова началось летом 1606 года, предположительно в июле. До Смоленска оно докатилось в сентябре. 23 сентября войско И.И. Шуйского, Б.П. Татева и М. И. Татищева разбило войско восставших под Калугой в устье Угры. Но в этот же период на сторону самозванца перешли «все городы украинные и береговые», и никакие воинские успехи не могли остановить распространиения Смуты, которая была вызвана социальными противоречиями. «А иные воры в те поры Федка Берсень с товарищи Вязьму и Можайск смутили». То есть, на сторону восставших стали переходить служилые города на пути из Смоленска в Москву. Стойкость Смоленска в этих условиях можно объяснить вышеупомянутой осведомленностью местных служилых людей о самозванце. Надо отметить, что даже И.И. Смирнов признавал, что измена западных городов была вызвана появлением здесь крупных отрядов восставших. Так объясняли их измену официальные источники. В грамоте: Василия Ивановича в Свияжск Вязьма и Можайск названы в числе городов, где «боясь грабежа и убийства, также страхом пошаталися». Грамота патриарха Гермогена говорит о служилых городах, которые «забыв Бога и крестное целование, убоявся их грабежев и насилия всякого и осквернения жен и дев , целовали крест (самозванцу – А.М.)». То, что Вязьма и другие города не изменили царю своей волей, а были насильством присоединены к восстанию, подтверждили поляки на встрече с русскими послами. По донесению Оршанского старосты Андрея Сапеги «Северяне собрався и с ними донские казаки, ходили войною и взяли было Дорогобуж, и Вязьму, и Можаеск, и Борисов город, и Везему, и около Москвы воевали и многие места запустошили, да пришед к Москве стали под Коломенском и Москву осадили».

Выдающийся исследователь восстания Болотникова И.И. Смирнов признал прямую связь измены западных русских городов с появлением здесь «крупных воинских отрядов». Он даже сделал вывод о том, что Смоленская дорога и Тверские земли стали местом продвижения отрядов Болотникова к осажденной уже Пашковым и резанцами Москве. Таким окольным путем бывший холоп вынужден был идти после поражения у реки Пахры в октябре 1606 г. Этот вывод он подтвердил сведениямими приходно расходных книг Иосифо-Влоколамского монастыря. Так, 1 ноября 1606 года «дано на Волоце казачьим головам Лукьяну Хомутову да Тимофею Шарову от добра по пяти рублев от того,онастырских сел не жгли и людей не губили». Уже 18 ноября « дано по приговору всех соборных старцев монастырским людям, которые в казачей приход в монастыре в осаде сидели, по две гривны человеку, иным по пяти алтын, а иным по гривне, а иным по полугривне, а иным и по алтыну, кои чего довелося». Даже немногочисленные приведенные документы позволяют усомниться в том, что наличие казачьих отрядов под стенами монастыря можно связать с крупным войском Болотникова. Болотников пришел сод Москву в начале Октября, когда монастырь был ещё в осаде от казаков. Казаки брали с них «на корм» и не очень досаждали сидельцами, предпочитали грабить села. Осаду снял воевода Крюк-Колычев не позднее 27 октября 1606. При этом Болотников уже в начале октября был под Москвой. Имена казаков, которые стояли под Волоком известны. Уже после выхода в свет монографии Смирнова был издан «Пискаревский летописец», в котором сказано о действиях казаков в западных уездах: «Иванко Болотников и Истомка Пашков приходили под Москву из Серпухова и из Коломны, а з другую сторону пошли из Калуги атаман Солома казак, да Васька Шестаков, холоп Андрея Клешнина, а с ними многие дворяне и дети боярские и казаки. И города взяли многие: Боровеск, и Верею, и Борисов, и Можайск и Волок. И как оне пришли под Осипов монастырь, и тут их, Оманом перепоя, старец Дионисий Голицын велел побитии, а от радныз переимати и послати к Москве». Мнение Смирнова о том, что отпадание западных уездов связано лично с Болотниковым, вообщем, опровергается. При этом его точка зрения о маршруте передвижении болотникова после битвы на Пахре остается весьма вероятной. Приведенные источники говорят нам, что положение в западных уездах было непростым. Не исключено, что Федька Берсень с товарищи, тоже кстати, скорее всего, казаки, смогли смутить Вязьму и Дорогобуж, то есть, привести их к измене. Во всяком случае, именно шатость вязмичей, можаичей и дорогобужан могла привести к тому, что эти города легко вошли в орбиту влияния сторонников самозванца. Смута в западных уездах была явлением более сложным, обусловленным разными процессами внутри служилого города. Слова царских и патриарших грамот о «страхе перед насилием» не охватывают всего многообразья факторов, которые привели к тому, что дети боярские не захотели дать консолидированный отпор. История смуты приводит нам эти факторы во множестве. Кто-то мог откровенно ударится в смуту, кто-то рассчитывал отсидется в поместье, кто-то стремился зашитить «от насильства и разграбления» именно свои владения…

Вероятно предположение, что именно неустойчивая позиция западных повлекла за собой занятие крепостей войсками донских казаков. С ними были «многие дворяне и дети боярские», но они были в основном из неблагополучных северских уездов. Вязьма, Можайск и другие города неизменно оказывались в том положении, о котором писал Гермоген: «которые городы, забыв Бога и крестное целование, …целовали крест, и те городы того же часу пограблены, и жены и девы осквернены, и всякое зло над ними содеялось». Вряд ли эти слова были только идеологическим ходом. В этих условиях Смоленск, как единственный форпост не занятый казаками, приобретал особое значение для борьбы с повстанцами в этом регионе.

Повесть о победах Московского государства» говорит, что как только к смоленским служилым людям пришла весть о поражениях Василия Ивановича и разорении Московского государства, Начаша в Смоленске дворяне и земцы и все ратные люди совет совещати, како бы им царю помощь подати и государство Московское очистити от тех воров от Москвы отогнати». Новый летописец подтверждает, что смоляне «возопиша единогласно, пойдоша под Москву, выбрав себе старейшину Григория Полтева». То есть, поход к Москве в обох источниках представлен, как инициатива самих служилых людей смоленского уезда. Патриарх Гермоген писал, что «многих добрых детей боярских» прислали к Москве «Смоленского города дворяне и дети боярские и всякие служилые и посадские люди и из уезду все православные христиане», то есть вся смоленская земля выступила в едином порыве. Только «карамзинский хронограф отмечает инициативу воеводы: «А прислал их на очищение Московскому государству Михайло Борисович Шеин», при этом его автор явно не был осведомлен о смоленских делах, поскольку М.Б. Шеин стал воеводой Смоленска гораздо позднее.

Их выступление при этом не было спонтанным – судя по источникам, царь Василий Иванович рассчитывал на смолян и скоординировал их действия со своими войсками. «Тое же осени послал царь Василий против смолян князь Данила Ивановича Мезецкого, да Ивана Никитина сын Ржевского, а под Волок послал против смолян же другою дорогою окольничего Ивана Федорова Крюка-Колычева». Князь Мезецкий и Иван Ржевский были посланы встречать смолян у Можайска. «И Иван Ржевский бил челом на князь Данила Мезецкого о местех, и велено Ивану быть к Москве. А ко князю Данилу писано от государя, что Иван взят не для мест, что били челом а него ратные люди». В результате ли местнических прений, или по какой другой причине, но впоследствии князь Мезецкий в источниках не упоминается, и встречал смолян у Можайска один Крюк-Колычев. Это сильно задержало действия отряда. Тем не менее, Иосифов монастырь был освобожден им уже в конце октября. Правда, правда, ещё 1 ноября город Волок находился в руках у казаков. Тем не менее, очищение Московского государства продолжалось. Смоляне выступили к Москве, «идучи же грады расчистили, Дорогобуж и Вязьму». Служилые люди этих городов «поворотили» к Москве и начали формировать свои отряды против повстанцев. Интересно, что автор «Повести» о Дорогобуже и Вязьме ничего не вспомнил. Он начинает описание боев с того, как смоляне «приидоша на некое место зовомое Царево-Займише и ту множество воровских людей побиша и живых поимаша, и до конца их оттоле изогнаша и место очистиша». Дорогобуж, Вязьма и Царево-Займища составляют города по пути из Смоленска к Москве. К сожалению, датировать очищение этих городов мы не можем. Не известно точно, когда смоляне осадили Можайск. По словам Повести, в Можайске сидел сам Юрий Беззубцев – лидер Путивльских дворян и казаков, известный деятель Смуты.В Можайске «прииде им на помощь Иван Федорович Колычев, зовомый Крюк, с пешими людьми, с Важанами и с лучным боем». Здесь автор Повести рассказывает интересную подробность о союзниках смолян. Вряд ли Василий Иванович смог бы в тяжелой ситуации отрядить с Москвы отдельное войско. Судя по всему, войско было набрано Крюком-Колычевым в области Вага, которая тогда принадлежала царю (доходы от неё шли «в казанский и в мещерский дворец»). Не в этом ли ключ к словам «Иного сказания»: «проиде тогда к царствующему граду Москве сила из Смоленска града, да з Двины с Колмогор двесте стрельцов»? Тот же источник дает высокую оценку двинским стрельцам, говорит о том, что именно они навели «страх и ужас» на мятежников. Между тем, другие источники об этих стрельцах не упоминают. Не были ли эти Двинские стрельцы то же, что и лучники-важаны из войска Крюка-Колычева? Летописец ведь не всегда бывает точен в терминах. К тому же, о пеших воинах - даточных людях из дворцовых земель Севера России мы вообще имеем мало сведений. Интересно известие в Разрядной книге Полоцкого похода от 23 сентября: в этот день государь отправил воевод в Вятку, Кострому, Галич, Балахну и другие северные земли «збирати пеших людей». Требовались люди «на конях, в саадацех, которые бы люди были собою добры и молоды и резвы, из луков и из пищалей стреляти горазди, и на ртах ходить умели, и рты у них были у всех, и наряду б у них было саадак или тул с луками и з стрелами, да рогатина или сулица, да топорок». Если такие же требования были к ополчению важан (а краткое описание «Повести о победах» показывает как раз ополчение такого рода), то понятно, почему 200 человек могли успешно действовать против воровского войска. Богатой Важской волостью в Смутный период стремились владеть многие. Кроме природных благ она давала прекрасные воинские ресурсы.

15 ноября смоляне и важане «Можайск взяли и многих воров побили и предерекомого вора Юшка Беззубцева со многими ево советники взяли живых и к государю к Москве привели». Упоминание «Повести» о пленении Юрия Беззубцева смолянами заставляет вернутся к старому спору о его судьбе после восстания Болотникова. 5 декабря Василий Иванович писал «бояры и воеводы наши тех воров всех побили наголову, а Истомку Пашкова, да Митьку Беззубцева и многих атаманов и казаков живых поймали и к нам привели». Однако разрядные записи гласят: «Ивашко Болотников и Юшко Беззубцев с воры з достальными побежал в Калугу». Впоследствии Юрий Беззубцев упоминается Буссовым и Массой в осажденной Калуге. Известие Повести позволяет усомнится,что Василий ивнович сознательно исказил факты. Могло быть другое – Дмитрий Беззубцев (вероятно родственник путивельского атамана), действительно сидел в Можайске и был захвачен в плен смолянами. Когда писалось «Повесть», многое уже подзабылось и автор её дал пленнику имя известного сподвижника Болотникова. Правда, «можайских сидельцев атаман вольных стрельцов» известен, им был Иван Горемыкин. Он прямил государю и принес ему свою вину и вины своих сподручников. Но нельзя отрицать, что Беззубцев мог находится в Можайске вместе с ним. Ведь Горемыкин не сразу смог сдать Можайск смолянам и важанам, должен был совещатся с товарищами.

Таким образом была расчищена смоленская дорога. Войско Крюка-Колычева и Григория Полтева могло беспрепятственно пройти к Москве. Какова была численность этого отряда? В войске Крюк-Колычева было, как известно, 200 важан, а затем пришло ещё 200 даточных. Численность смолян известно из челобитной Д.П. Дернова времен царя Алексея Михайловича. «При государе, царе и великом князе Василии Ивановиче всея Руссии, выбрано смольян шестьсот сорок человек и я, холоп твой, в том выборе был на всей службе в Московском походе, и по Калугою з бояры и под Тулою с царем». Дмитрий Петров был верстан окладом 250 четей «в отцово место, а отец за старостию от службы оставлен». Но кроме того в походе могли участвовать некоторые вязмичи и дорогобужане. Карамзинский хронограф сообщает, что «из Смоленска пришли смолняне дворяне и дети боярские, и смоленские стрельцы».

Получается достаточно значительное войско (около 1000 человек). Приход смоленского войска совпал с переходом на сторону Василия Ивановича рязанцев. Это произошло 15 ноября, в день взятия Можайска. Смолянам было велено быть к Москве 29 ноября. Не удивительно, что их выделили в отдельный отряд и назначили им воевод. «А как пришли смоляне и у них были воеводы: боярин князь Иван Васильевич Голицын, да окольничий Михайло Борисович Шеин, да окольничий Иван Крюк Федорович Колычев, да Григорий Иванович Полтев». Разместили смолян, по словам «Повести», в «Новодевичьих слободах». Туда к ним «прииде государев воеода Скопин-Шуйский». Вместе с смолянами он смог разбить мятежников «в Коломенском и в Заборье». Автор «Повести» весьма почитал воеводу Скопина и потому стремился удревнить историю его совместной со смолянами службы. В действительности, смоляне попали под начало другому воеводе – И.И. Шуйскому, брату царя, как об этом прямо говорят Разряды. «А как пришли к Москве смоляне, и иные городы, и царь Василий велелим быть з бояриным и со князем Иваном Ивановичем Шуйским с товарищи. И бояре, князь И.И. Шуйский, да кн. В.В. Голицын, да М.Б. Шеин, да окольничий И.Ф. Колычев с теми людьми пришли на воров в Коломенском». Впрочем, возможно, автор «Повести» не сильно погрешил против истины. Основной список Разрядных записей за смутное время показывает разделение на два полка: «Наперед шел в полку бояре и воеводы – князь Иван Ивановия Шуйский, да князь Иван Васильевич Голицын, да Михайло Борисовия Шеин; в другом полку бояре и воеводы: князь Михайло Васильевич Шуйский, да князь Андрей Васильевич Голицын, да князь Борис Петрович Татев». Скопин-Шуйский вполне мог быть главным воеводой над обоими подразделениями, но действовал отдельно от смолян. 2 декабря «назавтре по приходе смолян» (дело в том, что смоляне продолжали прибывать в Москву с 29 декабря по 1 января) «Михайло Васильевич Скопин-Шуйский поиде к Коломенскому на воров. Смольяне же поидоша к нему в сход». Видимо, численное превосходство Смолян во втором полку было значительным, раз даже официальная летопись отождествила весь полк с ними. Болотников встретил полк Скопина в деревне Котлы. В ходе боя его войско отступило в Коломну, где сидело до взятия города 5 декабря. Болотниковцам удалось спастись. Осттаки их войска были окружены и сожжены в деревне Заборье. В этом. Видимо, участвовал полк Скопина. Который затем вернулся в Москву, а полк И.И. Шуйского был направлен на преследование остатков войск Болотникова. «Северские люди [побегоша] и смольняна гнаша по них и множество их побиша, а иных поимаша, а иных мразом и и студению по лесам изомроша». Впоследствии смоляне участвовали в походах под Калугу и под Тулу. Все перечисленные факты показывают, что они внесли действительно большой вклад в разгром войска Болотникова. Царь Василий Иванович «их жаловал и их службу и раденье пред всеми похвалял». Под Тулой они удостоились новой чести – Василий Иванович «близ своих царских шатров повеле смолянам ставиться, видя их к себе многую службу и радение, и многим дворянам града Смоленска повеле близ себя, государя бытии. И за сторожевом смолян сам государь почи».

Возникает вопрос – почему именно смоляне, а не представители других служилых городов в решительную минуту помогли Василию Ивановичу? В разное время историки отвечали на этот вопрос по разному. Самое интересное, что и здесь находилось место концептульным и идеологическим установкам.

«Повесть о победах Московского государства» объясняла поведение смолян их нравственными качествами, особой доблестью и мужеством. Когда смоляне видели, как их государя увозят в плен из-под Смоленска, «болшим плачем рвущеся, понеже бо он, государь, изо всех градов смольянам любяще за их многие службы и радение», пишет «Повесть» (курсив мой – Л.Р.). Царь Василий Иванович, по словам «Повести», был «благочестив и милостив ко всем, велие попечение имея о святых Божиих Церквах и о православной христианской Вере и о христолюбивом своем воинстве». Таким образом, автор «Повести» видел причины преданности смолян в их нравственных качествах, а расположение к ним Василия Ивановича считал естественным отношением благочестивого и милостивого царя к своим доблестным воинам.

В последующей историографии поход смолян остался незамеченным. Первым, кто обратил внимание на него, был С.М. Соловьев. Он считал, что «на юге увлеченные примером энергических людей – Ляпунова, Сунбулова, Пашкова, - жители бросились на сторону самозванца», а в тверских землях жители присягнули ему только «вследствие упадка духа и нерешительности». Положительным примером для них стала Тверь, где энергично действовал архиепископ Феофил. Так что у Соловьева приверженность к Василию Ивановичу или к самозванцу объясняется позицией авторитетных и выдающихся личностей. В этом выводе есть много верного. Правда, в Смоленске Соловьев прямо не указал местных лидеров и объяснил его прямое стояние к царю Василию иными причинами: «Смольнянам, говорят современники, поляки и литва были враждебны, искони вечные неприятели, жили смольняне с ними близко и бои с ними бывали частые: Поэтому смольяне не могли ждать хорошего от царя, который был другом поляков и за помощь, ему оказанную, мог уступить Смоленск Польше. Как скоро узнали в Смоленске, что из Польши готов явится царь, ложный или истинный, новый или старый, всё равно, ибо никто ничего не знал подлинно, то немедленно служилые люди собрались и пошли под Москву, выбрав себе в старшие Григория Полтева, на дороге очистили от Лжедмитриевцев Дорогобуж и Вязьму». Здесь у Соловьева присутствуют и скрытые цитаты из источников (Нового Летописца и Карамзинского хронографа) и собственные измышления. Надо сказать, что приведенные слова Карамзинского Хронографа о вражде смолян и Литвы относятся ко времени 1612 г., когда по их земле прошла война, и Смоленск был взят. К моменту восстания Болотникова вряд ли можно говорить о частых стычках – государства были в мире более 20 лет и никаких обострений на границе не допускали. Вольные набеги шляхтичей начнутся позже. О том, что новый Лжедмитрий скрывается в литовских пределах, смоляне могли и не знать; а вот о подлинности Лжедмитрия им как раз могло быть известно более, чем другим городам, о чем говорилось выше. Хоть мы и не можем признать полностью убедительными доказательств Соловьева, но сам его вывод интересен. Возможно, смолянам были извещены своевременно планы Лжедмитрия о передаче Смоленска во владение литовскому королю. Это могло повлиять на их отношение к самозванческой интриге. Во всяком случае, Соловьев правильно сделал акцент на мнение смолян о личности самозванца. Правда, их отношение к полякам и Литве здесь могло играть второстепенную роль.

Последующие историки не рассматривали специально поход смолян и не придавали ему особого значения. Гораздо более значимым им казалась измена рязанцемв и Истомы Пашкова. Этот вывод легко был заимствован советскими историками.

Мальцев рассмотрел поведение смолян задолго до появления монографии Смирнова. Однако он уже исходил из постулата, что восстание Болотникова носило характер борьбы крестьян против феодалов. На первый план для него выдвигались не отношения с самозванцем, а классовые интересы. Мальцев обратил внимание на пассивное поведение смолян во время их походов против тушинцев и сделал заключение, что смоляне были верны «Василию Шуйскому» только когда участвовали в подавлении восстания Болотникова. Позицию смолян он объяснил логикой классовой борьбы. При этом, Мальцев пытался через оклады смолян показать их наиболее обеспеченными феодалами. Он был первым, кто ввёл в научный оборот смоленскую десятню 7114.

Десятня сохранилась в поздних списках начала XVIII века. Тому списку, который использует Мальцев, предшествует заголовок: «Смоленск. Выбор. Выше статей. Государево, царево и великого князя всея России жалование емлют из четверти. По государеве грамоте за приписью дьяка Истомы Карташова велено учинить оклад в 114 году за Литовскую службу». Преамбула десятни не сохранилась. Далее следует перечень 1217 детей боярских, с указанием земельных окладов. Мальцев считал этот заголовок преамбулой ко всей десятне, хотя он очевидно стоит после слов «выбор». Он обратил внимание, что в период царствования Василия Ивановича в 114 году (май-лето 1606) никакой «литовской службы» не было. Он счел возможным сделать вывод, что датировка десятни – результат сознательного искажения позднего переписчика, который стремился представить новые оклады смолян жалованием за смоленскую Оборону 1609-1611. «Сама же десятня – заключил Мальцев – должна быть отнесена к зиме 1606 (т.е. к 7119), когда новые оклады могли быть даны только при подготовке смолян под Москву против Ивана Болотникова». На основе этого неясного и неконкретного вывода, Мальцев построил всю интерпретацию смоленской десятни. Мальцев указал, что окладные статьи детей боярских городовых имеют внутри себя подзаголовки: «дети боярские, которые были у архиепископа», «дети боярские верстания 113 году», и «дети боярские, которые служат с отцова поместья». Во вторую статью, считал Мальцев, вошли те «дворяне», которые не получили новых пожалований за подавление восстания, и остались при прежних окладах 113-го года. И хотя этот вывод не совсем ясен (похоже, Мальцев считал, что верстание всех служилых людей проводилось каждый год?), Мальцев пошел дальше, и считал, что всех, кроме верстанных 113 года, можно считать участниками карательного похода. Таким образом, в походе к Москве, по его мнению, участвовали «весь выбор и все дворовые и большая часть городовых, с преимуществом крупных окладов». Этим Мальцев хотел показать, что именно «крупные помещики участвовали в подавлении крестьянского восстания и «смоленское дворянство в 1606 выступило, как наиболее реакционная часть русского дворянства, в самую критическую минуту спасшая московсое правительство от разгрома её крестьянской армией». Данные о численности смолян впоследствии не подтвердились после находки и публикации челобитной Дернова. Но главной ошибкой Мальцева стало мнение о прямой зависимости материального положения служилых людей от величины их поместных окладов. Мальцев считал материальную обеспеченность смолян причиной их преданности Василию Ивановичу летом 1606. Впоследствии, по его теории, они «изменили» «московскому правительству», поскольку оно не смогло обеспечить их «классовые интересы».

Выводы Мальцева не подвергались критике. Они нашли своеобразное отражение в книге Б.Н. Флори «Польско-литовскоая интервенция в России и русское общество». Он считал, что восстание Болотникова стало переломным этапом в истории Смоленского служилого города. «В начале XVII в. положение смоленских помещиков не отличалось от положения ряда других уездных корпораций русских окраин. Они не имели никаких представителей в составе «государева двора» и принадлежали поэтому к менее полноправной, подчиненной части формирующегося дворянского сословия. Положение, однако, изменилось, когда смоленская рать сыграла едва ли не решающую роль в освобождении осенью 1606 г. столицы от войск Ивана Болотникова». Изменение, по мнению исследователя, состояло во вхождении смолян в «государев двор», появление чинов – выбор, городовые и дворовые, появление четвертного жалованья для смолян. При этом, Флоря не стал, вслед за Мальцевым, использовать материалы Смоленской десятни. Очевидно, выводы его предшественника о происхождении и назначении десятни, не показался ему исчерпывающим. Интересно, что Флоря не стал искать никаких «объективных» причин верной службы смолян в период подавления восстания Болотникова. При этом, их дальнейшую преданность Василию Ивановичу он объяснил именно новыми пожалованиями за их поход к Москве. Таким образом, вопрос остается открытым.

Для ответа на вопрос о взлете смолян во время событий 1606-07 годов важно понимать, что по своему экономическому положению они не отличались от других уездных детей боярских, многие из которых если и не перешли на строрну самозванца, то занимали пассивную позицию. Поэтому разумно рассмотреть историю их взаимоотношений с лажным Дмитрием Ивановичем и царем Василием из рода Шуйских.

Основным источником по этой теме остается смоленская десятня 7114. Её преамбулу следует считать утраченной. Подзаголовок статьи выбора – единственное, что говорит о её назначении. Вопросы вызывает её вторая часть – «по государеве грамоте за приписью дьяка Истомы Карташова велено учинить оклад в 114 году за Литовскую службу». Проблему «литовской службе» так и не удалось прояснить. Однако есть признаки, что речь идет о верстании, которое проводил Лжедмитрий Iосенью 1605 (т.е. как раз в 7114).

Об этом верстании мы имеем несколько свидетельств в источниках. О нем есть запись в разрядных книгах: « а в городах дворян и детей боярских велел для прелести верстать и давать им оклады большие». О нем же писал арзамасский летописец Баим Болтин: « А в 114 году, хотя всю землю прельстити и будто всем людям миолость показати и любимым бытии веле все городы верстати поместными и денежными окладами». О том же сообщает Бельская летопись. Причины и характер «верстания 1606» был впервые поставлен в статье Воробьева. Для исследования привлечена не толкь десятня Водской пятины, но и аналогичные документы по 3-м другим пятинам – Деревской, Бежецкой и Обонежской. Введение в научный оборот нового комплекса источников позволило расширить представления о целях и задачах десятни. Формуляры десятин говорят о размере прибавок к окладам, на основе чего можно судить о размерах прежних окладов. Исследование позволило прояснить смысл слов о «прелести» и выявить негативные последствия верстания. Во-первых, воровское верстание изначально проводилось в целях коренной ломки службы «по отечеству», то есть системы назначения окладов с учётом заслуг всего рода. Ломка происходила «сразу по двум позициям, - и в отношении старослужащих и в отношении служилых новиков». Во-вторых, резкое повышение окладов (придачи составляли от 40 до 929 четвертей) во многом определили будущее несоответствие поместных окладов и реальных земельных дач. До верстания в Новгородских землях существовало 36 статей поместных окладов от 50 до 700 четвертей. При этом доля наиболее крупных окладов была незначительна, и едва превышала суммарный итог в 2 %. Тоже можно сказать и о доле мелких поместных окладов (50-90 четей). После верстания оклады были распределены по 13 статьям, «доля наиболее крупных окладов разом выросла почти в 8 раз, и превышала 17 %. Наиболее частым стал оклад в 400 четвертей (18,8 %), к нему превышала внушительная группа высоких по меркам XVI века поместных окладов 300-350 четвертей – 24,5 % и 450-500 четвертей (21,4 %). Напрочь исчезли оклады меньше 100 четвертей, а оклады в 100 и 150 четвертей теперь составляли абсолютное большинство (32 %)». Последствия реформы Лжедмитрия стала неизбежные ножницы поместных окладов и земельных дач. "Пересмотр окладов в условиях Смуты и иностранной интервенции был бы губителен для русской государственности, так как неизбежно привел бы к широкому возмущению дворянства. Возможным стал только один путь: приняв в качестве исходного рубежа новую, самозванческую систему поместных окладов награждать служилых людей более скромными окладами, что делал царь Василий Иванович Шуйский». Некоторые признаки десятни 7114 позволяют атрибутировать её, как десятню воровского верстания». Во-первых, здесь фигурирует та же унифицированная шкала окладов, что и в десятнях Новгородских пятин: 100,150, 200, 250, 300, 350, 400, 450, 500, 550, 600 и 700 четвертей. Во-вторых, во фразе «по государеве грамоте», явно упущено имя «государя». В-третьих, здесь фигурирует дьяк Истома Карташев. Он же фигурирует в десятне Водской пятины 7114 года. «Лета 7114-го сентября в 27 день по наказу, за приписью дьяка Василия Янова и по грамоте, за приписью дьяка Истомы Карташева…». Василий Янов был при Лжедмитрии думным дьяком Разрядного приказа. Истома Захарович Карташев был в то время дьяком Новгородского Разряда. При царях Василии и Борисе он занимал должность второго дьяка разрядного приказа. Стало быть, единственная датировка говорит о том, что десятня отразила в себе элементы верстания Лжедмитрия. При этом, саму десятню следует отнести ко времени царя Василия Ивановича. Её датировку можно проверить по данным о её составителях. В конце десятни – «У подлинного списка припись дьяка Ивана Мунахова. Справка подьячего Ивана Максимова». Сведений о службе подьячего Ивана Максимова за 7114 мы не имеем. По поводу Ивана Мунахова нужно обратить внимание на сноску Мальцева: «По Вахромеевскому списку: Бунакова. Иван Бунаков был дьяком в Смоленске при воеводах князьях И.С. Куракине и В.А. Звенигородском с 1606 по 1608 год». Надо заметить, что Вахромеевский список (ОПИ ГИМ, № 136), судя по разночтениям, которые привел Мальцев, гораздо достовернее, чем тот список, который он опубликовал без выходных данных. Потому мы думаем, что составителем десятни был всё же Смоленский дьяк Иван Бунаков. Судя по Разрядным записям, на которые сослался Мальцев, он был назначен в Смоленск в начале царствования царя Василия. Сначала он служил там с воеводами И.С. Куракиным и князем Звенигородским, и вторым дьяком С. Ефимьевым. Затем – с М.Б. Шеиным, П.И. Горчаковым и вторым дьяком Никоном Алексеевым. Его имя в последний раз упомянуто к грамоте московских воевод к царю относится к зиме 1608-1609 гг., после чего в смоленском делопроизводстве фигурирует только второй смоленский дьяк, Никон Алексеев, вплоть до 1611 г. Таким образом, лето 1606 – зима 1608-09 гг. есть период службы Ивана Бунакова в Смоленске, а другие его службы нам неизвестны. Видно, в этот период, вероятнее всего – в Смоленске, была составлена десятня. Она могла быть составлена и до и после разгрома войск Болотникова. Её целью было закрепить за смолянами четвертное жалованье, а также подтвердить пожалования воровского верстание. Подтверждение этих пожалований отнюдь не значит, что смоляне восприняли печально известное верстание положительно. Обратимся к таблице.

Таблица

Поместный оклад:

К сожалению, нам неизвестно, каковы были оклады до верстания. Доля крупных окладов не увеличилась или увеличилась незначительно и составила в сумме 0.6 %. Слишком резкого увеличения окладов удалось не допустить. Тем не менее, самое большое количество служилых людей было поверстано окладами в 400 четвертей. (17,4%). Как и в десятнях Деревской, Бежецкой и Обонежской пятины большие группы были поверстаны окладами в 300-350 четвертей (28,9 %), и 400-450 четвертей (27.8 %). Эти три группы составляли очевидное преимущество. Самые невысокие группы окладов 200, 100 и 150 четвертей составляли 8,1, 5.6 и 3,2 %% соответственно. Это говорит о том, что в Смоленске происходило такое же верстание «окладами большими» как и в Новгороде. Было создано аналогичное расхождение поместных окладов и земельных дач. Колоссальная разница окладов и поместных дач не была преодолена в ходе Смуты. Смолянин Кошелев Иван Афонасьев жаловался впоследствии королю Сигизмунду, что у него «старого моего поместья 48 четвертей, а оклад мне 400 четвертей». Кстати, в списке десятне Кушелев значится с окладом в 250 чети. Интересно, на чьей службе он заработал прибавку к окладу? Некий смолянин Федор, также говорил, что «помесной дан ему оклад 500 чети, а в даче-де за ним в смоленском уезде в Долгомоском стану 60 чети»

Вероятно, также, как и в Новгородских пятинах, был нарушен исконный принцип верстания – когда учитывалось не только личная выслуга, но и «Отечество» служилого человека, т.е. служба его предков. По мнению В.М. Воробьева, дворяне и дети боярские новгородских пятин «приняли новое верстание. Но уже через год они позволили В.И. Шуйскому свергнуть самозванца и тем самым положили конец отступлению от принципов отечества при верстании поместными и денежными окладами».

Отношение смолян к самозванцу проявилось позднее – в период восстания Болотникова.

Смоляне по словам всех источников, выступили в поход добровольно и воеводу выбрали из своей среды. Карамзинский хронограф называет его полное имя «А воевода у них у всех был Григорий Михайлов сын Полтев». В разрылных записях он назван «Григорий Иванов сын Полтев». Выбор его на должность воеводы весьма показателен. Впоследствии Григорий Полтев стал 4-м воеводой в полку смолян, вместе с князем Голицыным, Крюк-Колычевым и М.Б. Шеиным. В дальнейшем он стал думным дворянином, участвовал в походах под Тулу и под Калугу, но ничем себя не прославил. Полтевы занимали первую строку в большинстве ранних смоленских десятен, что говорит о значении этого рода в системе службы по Отечеству. В начале списка 7082 указаны «Борис да Федор Васильевы дети Полтевы, приведены из Медыни». В списке недорослей также указаны «Дмитрий да Исак Ивановы дети Полтевы». Наконец список новиков 7104 года открывает «Елизарей Григорьев сын Полтев». Приоритет рода Полтевых сохранялся и после Смуты.

Выбор воеводы показывает, что хотя многие смоленские роды были «отечеством молоды», службу предков здесь чтили. Это не столь удивительно. Ведь большинство смолян всё-таки были из детей боярских, которые веками служили Москве. Естественно, они стремились сохранить свое превосходство среди потомков попов и зачинщиков. Да и самим выходцам из приборных людей должны были понимать, что, в конечном, счете новая система не позволит им предать выслуженные чины и поместья потомкам, если по Божьему попущению они окажутся «головой и собою» добры не в достаточной степени. Большим успехом смолян можно считать то, что они сохранили единство служилого города в выступлении против Болотникова. Это единство было обеспечено веками и заложено ещё в период верстания XVI столетия. В конечном счете, это послужило самим смолянам. Их служилый город оказался в почете у Василия Ивановича. Самозванческие оклады 7114 были подтверждены. Судя по всему, именно при Василии Ивановиче за смолянами закрепилось право на четвертное жалование. Да и упоминание помощи смолян в Разрядной книге не случайно. Отныне установился более высокий статус Смоленской службы в системе службы «по отечеству».

Я нарочно рассмотрел вопрос об отношениях смолян с Лжедмитрием и Василием Ивановичем, поскольку этот вопрос самый сложный и менее других прослеживается в источниках. Конечно, поход смолян на Москву имел множество различных аспектов. Другие факторы, которые также сыграли свою роль, уже были упомянуты выше. Это и осведомленность смолян о самозванческой интриге, и противоречия между детьми боярскими с одной стороны и казачеством с севрюками с другой. Тут сыграло роль то, что смоляне смогли не сдать крепости, не допустить неприятеля в свой уезд, в отличие от других служилых дворян западных уездов. И в этой связи вспоминается ещё одно обстоятельство. Смоленск был довольно крупным служилым городом, но при этом смоляне не входили в состав государева двора, в отличие от соседей – вязмичей и дорогобужан. Это обстоятельство было и стимулом и тенденцией к усердной службе. При этом сомнений – какому государю служить7 – у них не было.

Судьба смолян от похода под Калугу и до осады Москвы тушинским войском прослеживается с трудом. В «Повести» нет упоминаний об участии смолян в неудачных для их стороны битвах под Болховым и под Ходынкой, хотя эти битвы там описаны. Сказано лишь, что Царь стоял «с смольняны, и з дорогобужаны, и с ростовцы, и з брянчаны и з беляны на месте, рекомом Ваганкове стояша. И тогда государевы люди, смольяне и иные городы, литовских людей от Москвы отогнали, и многих побили, и живых побрали, и гнали их до Тушина, до самых табор, и множество их побивши к государю возвратишися». Может, автор Повести сознательно не стал упоминать об участии смолян в проигранных сражениях и рассказал лишь, как они остановили наступление тушинцев на Москву. А может, смоляне и другие западно-русские города действительно постоянно находились при государе в Москве. О месте смолян в походах под Тулу и под Калугу в соответствии с Разрядами мы не знаем. Но вышеприведенные слова «Повести о победах» можно понимать, как указание на то, что смоляне вошли в состав Государева полка, который был сформирован, когда царь Василий Иванович принял участие в тульской осаде. Это было очень высокое место для служилого города. В таком случае можно действительно говорить о высокой степени доверия Василия Ивановича к смолянам и близким служилым городам, и о том, что составляли его личный отряд вместе со стольниками, стряпчими и московскими дворянами. Но если и существовал столь тесный союз, он держался только до того, как смолянам и белянам была поручена миссия - отконвоировать послов Речи Посполитой и семейство Мнишеков до границы, которую они с успехом провалили.

Борьба с тушинцами

После осады Москвы войсками второго самозванца значительная часть смолян осталась с царем в Москве и прошли все испытания осады тушинским войском. Немалая их часть оставалась и в уезде. Возможно, некоторые смоляне были отпущены по домам уже после тульского взятия. Для нас интересен поход смолян и ближних служилых городов от Москвы к литовской границе, когда они сопровождали семейство Мнишеков и посольство от шляхетской республики. Царь Василий Иванович поручил это им по двум причинам. Во-первых, это было очень ответственное поручение. Значимость Марины для новой самозванческой интриги для всех была очевидна. Понятно, что в качестве эскорта царь стремился видеть то войско, которому он в большей степени доверял в последние годы. Была и вторая причина. Как бы преданы не были смоляне, беляне и вязмичи, но держать их на московской службе долго было нельзя. По стране расползался мятеж, который перерастал в неофициальное, но фактическое вражеское вторжение. В этой ситуации западный регион не должен был лишится поместного ополчения. Воеводами царь назначил Долгорукого и Бориса Собакина. Кроме Мнишиков следовало отправить в Литву послов Николая Олесницкого и Александра Гонсевского. Были приняты меры предосторожности – послов вели окольными путями. «И проводиша их до Переславля-Залесского, и от Переславля надвое поидоша: со Александром Гашевским на Торопецкие места, а с Юрьем Мнишеком Сендомирским…». За этим в Повести идет пропуск текста. Но из послания смоленских воевод и из самой повести следует, что эскорт Мнишеков шел через Белую. Решение не везти поляков напрямик по Смоленской дороги было разумным. Уже в конце июля в Погорелом городище поймали гонцов от самозванца в Торопец, Великие Луки, Завалочье и Невль с приказом не пускать послов. Об этом воеводе Долгорукому (который сопровождал Олесницкого) написали главы другого эскорта – Борис Собакин, Воин Дивов и дьяк Дмитрий Раковский. Воин Зыков сын Дивов был смоленским выборным дворянином с окладом 500 четвертей. По родословным источникам он был племянником того самого Образца Дивова, смоленского пристава. Однако как раз через Торопец Александра Гонсевского провели спокойно. Да и вряд ли Велижский староста интересовал тушинцев. А вот Собакину и Дивову пришлось нелегко, как только они достигли Бельских земель. Автор повести ограничился кратким сообщением «И не доидоша до Белой за 15 верст, той же окаянный Юрий Сендомирски, … посла к польским людям, повеле на государевых людей с боем придти и побити. И по его злому умыслу приидоша на государевых людей многие королевские люди и государевых людей многих побиша и живых побраша». Лаконичность «Повести» при описании похищения Марины Мнишек не случайна. Собакин и Дивов писали смоленским воеводам Шеину и Горчакову почему им не удалось справится с «королевскими людьми»: «Беляне, Вязмичи, Дорогобужане смолняне для посольского сопровождения и те деи дети боярские от них разьехались по поместьям». В Смоленске пытались исправить ситуацию – им на встречц отправили отряд смолян во главе с Елизарием Безобразовым и брянчан и серпян во главе с Алексеем Зубовым. Встретиться с эскортом эти отряды не успели. Олесницкий и Мнишек остановились «у Пречистой в Верховье» и там стояли «на дном стану два дни, а их Деи не слушали». К 16 августа оставалось только 50 человек дворян и детей боярских и стрелецкая сотня Будая Болтина. В это время поляки согласились ехать далее. Воин Дивов и Раковский с «передними людьми» поехали вперед, а Борис Собакин остался дожидаться послов. Как раз в этот момент на стан напали литовские люди. Воин и дьяк Раковский видели только беспорядочную толпу бегущих детей боярских и стрельцов. Их преследовали литовцы, среди которых можно было разобрать посольские возки. Дмитрий Раковский «кинулся к литвину в возок». Воину Дивову удалось спастись с шестью детьми боярскими. Отсутствие дисциплины в отряде позволило тушинцам выкрасть свою «царицу». Впервые с начала Смуты смоляне проявили слабость, разъехались по поместьям тогда, когда на них рассчитывал государь. Смоленские воеводы послали на поиск послов «голов с сотнями, Григория Кокошкина, Ивана Бестужева, с дворянами ж и с детьми боярскими и с архиепискупами и с монастырскими служками». Несколько сотен (как следует из текста) человек послали не случайно. Тушинские отряды находились близко от Смоленского уезда. Незадолго здесь прошел со своим войском Ян Петр Сапега. В таких услов ях разведданные о том, что «воинских людей в литовских порубежных городах нет нигде», и что «по литовским по рубежным городам пришли королевские листы, чтоб воровских воинских людей на Смоленские места не пропущали», могла лишь частично успокоит воевод. Их опасения вскоре подтвердились. 20 августа воеводам сообщили, что посол с Мнишеками ушли в Царево-Займище, где находился крупный отряд «гетмана» Сапеги и отбить их не было никакой возможности. Тогда же стало известно что «воры собрались близко Белые, в селе в Воскорине, со всех волостей, а хотят с вяземскими людьми приходити к Белой, к посаду и к городу». Пришла весть и о Борисе Собакине. Оказывается, он был задержан в Белой посадскими, «для воровских людей к Белой приходу». Воеводы спешно послали в Белую две стрелецкие сотни. Но этот отряд так и не дошел до города, где «посадские люди своровали, вору крест целовали и город сдали». На этот раз смута подобралась к самым границам Смоленска. Письмо смоленских воевод об этих событиях дошло до нас не целым, оно заканчивается словами «и воры в Бельском и в Смоленском уезде….близко…детей боярских приказчиков и крестьян приводят к крестному целованию». Угроза шатости и измены была серьезной. В этой ситуации смоленские воеводы в первую очередь обратили внимание на Дорогобуж, который ещё не был занят тушинцами. Туда уже в Сентябре послали отряд во главе с Воином Дивовым, Григорием Кокошкиным и Иваном Корсаковым «з дворяны и з детьми боярскими и с архиепискупами и с монастырскими служками и с смоленскими стрельцы». Воина Дивова мы уже видели одним из глав важной миссии, а Григорий Кокошкин упоминался как голова над несколькими сотнями. В десятне 7114 упомянуто несколько Кокошкиных, но это вероятно Г.Ф. Кокошкин, по прозвищу Большой – дворовый с окладом 500 четей. То есть, отряд состоял из нескольких сотен человек и его командиры были в чине выбора и должности голов. С ними отправился Дорогобужский приказной человек» Офрем Хитрый. Он должен был собрать посадских и посошных людей и провести работы по укреплению острога. 22 сентября в Смоленск пришло донесение о битве с ворами на реке Выдуге. Смоленскому войску удалось отбить войско тушинцев к Вязьме. По словам пленника, холопа Алексея Елчанинова в тушинском отряде было триста литовцев и двести вязмичей с дорогобужанами. Действия отряда Дивова и Кокошкина предупердили захват Дорогобужа. Однако опасность оставалась – в Вязьме под командованием ротмистра Чижа и местных детей боярских Ивана Осорьина, Ивана Челюсткина и Меньшого Боборыкина тушинское войско из литовцев, вязмичей и запорожцев в 450 человек. Этот отряд был готов к походу «из Вязьмы к Дорогобужу».

30 сентября пришли утешительные новости из Белой. Туда был послан отряд смолян под руководством воеводы Семена Одударова, который был прислан из Москвы царем Ему удалось разбить тушинский отряд под стенами Белой. Теперь ближайшие к Смоленску города были хоть на какое-то время свободны от тушинцев. Но главные трудности были впереди. Смоленск оказался в кольце – окрестные земли присягнули тушинскому вору. Мы видели упоминание о стычках смолян и вязмичей под Дорогобужем, но не видели позиции самих Дорогобужаню Она скорее всего была выжидательной. Перед смоленским служилым городом должен был встать вопрос о борьбе с тушинским окружением. По словам Повести смоляне неоднократно отбивали у тушинцев Дорогобуж, но безуспешно. Здесь опять мы видим стремление скрыть неприятные стороны службы смоленских дворян и детей боярских. Посмотрим, как же было на самом деле.

В октябре 1608 в Смоленск приехал из Москвы воевода Яков Барятинский. Он привез устный (грамоты по дороге украли тушинцы) приказ от царя послать в Москву воинский отряд. Василий Иванович несомненно рассчитывал на повторение истории лета 1606. «Отпустить к Москве» предполагалось «смолнян, серпьян, брянчан, мещан и голову стрелецкого со стрельцы, и архиепискупы и монастырских служек и со вдов и с недорослей и с посаду даточных людей и всяких ратных людей». То есть, состав войска предполагался самый широкий. 24 октября Шеин обратился к служилым людям с речью, в которой призвал идти «для избавления Московского государства» в поход «не мешкая». «И дворяне государь и дети боярские … и смоленские стрельцы нам холопем твоим отказали, что им на твою государеву службу к тебе к государю к Москве с твоими государевы воеводы со князем Яковым Барятинским да с Семеном Одударовым, не очистя Смоленского уезда от воров и Дорогобужан к Москве идти немочно». На этом письмо смоленских воевод завершается. По его поводу высказался Мальцев. «Причина отказа, выдвинутая смоленскими дворянами, была несколько нелогична. Для того, чтобы очистить Смоленский уезд от «воров» и польских отрядов был только один правильный выжод, это – разбить их главные силы в Москве, а не отсиживаться под Дорогобужем». На этом основании Мальцев пришел к заключению о «колебаниях» среди смолян. Однако уже через неделю 30 октября Шеин писал в Москву о посылке войска под Дорогобуж. Это и было прямым выполнением приказа царя. Для суждений об «отказе» у нас нет достаточных оснований. Слово «отказали» в те времена могло обозначать просто «ответили». В таком случае, речь шла лишь о констатации факта, что перед походом к Москве им предстоит борьба с тушинцами в своем уезде. По Мальцеву получается, что поход под Дорогобуж был инициирован смолянами, чтобы не ходить к Москве и не портить отношений с Лжедмитрием. Между тем Шеин описал задание конкретно: «чтоб твоим государевым воеводам Дорогобуж очистить к тебе к государю к Москве».

Войско возглавили Яков Барятинский и Семен Одадуров. Внего включили: «смолнян и брянчан и серпян дворян и детей боярских восьмсот человек, архиепископских и монастырских служек сто тридцать семь человек, голову Стрелецкого Федора Зубова, а с ним его приказу четыреста двадцать один человек стрельцов. Всего тысяча триста пятдесят человек ратных людей». Состав войска со времени первого похода под Дорогобуж не изменился. На этот раз нам известно соотношение. Дворяне и дети боярские составили большую часть войска. Если вспомнить, что в Смоленске было всего 1093 человека и вряд ли больше их было в Брянске и Серпейске, следует признать, что в поход под Вязьму была брошена значительная часть сил. При том, что требовалось оставить гарнизон для обороны крепости. Количество даточных было небольшим, но превышало даже жесткие мобилизационные нормы времени царя Бориса. Тогда в 1605 году, вышел указ: «Повелехом. отныне и вперед всегды: кто коликео поместий и очин имеет, а сам коея ради вины на войну не идет, хоша старости или болезни для, или в приказех и городах управления ради бытии сам не может, ни сына пошлет, тому слати холопа от двухсот четвертей с конем с полным доспехом и запасом, коему городу куда идти велено будет. А будет у кого недостаток или лишек в четвертях по мерным вскормленным книгам, и тем складывати и посылати по жребию». Таким образом правительство пыталось максимально воплотить принцип, что земля не должна выходить из службы. Но даже тогда указ позволял два года не посылать холопов с поместий вдов и недорослей. Не только тех, чьи отцы и мужья были убиты, но и тех, кто сидел в плену. А теперь даточных людей взяли и с них. Два года отсрочки, которые ввел царь Борис, уже прошли. Смута не утихла. Возможно, царь Василий также ввел указ, где ожесточил мобилизационные нормы. Может, наконец, инициатива исходила от смоленского воеводы. При этом не важно, что они вместе с монастырскими служками составили небольшую часть войска. Воеводы собрали, сколько смогли, за неделю. Важен сам принцип – земля не выходит из службы, и церковные и монастырские земли и прожиточные поместья поставляют людей в поход. Смоленский уезд поднимает для борьбы с тушинцами все ресурсы. Иного выхода тогда не было. Перед походом стрельцам дали «государева жалования по рублю, да по подводе человеку». «Подвода» была нужна стрельцам для мобильности – в планы воевод входил стремительный поход к Москве. А денежное жалование платили перед походом детям боярским. Теперь выплатили и стрельцам. Использовали запасы смоленской казны, чтобы поощрить служилых людей перед походом.

11 ноября отряд разбил на реке Уже отряд тушинцев. Из расспроса языков можно судить, что это была основная часть Дорогобужского гарнизона. Всего их было 1000 человек под командованием ротмистра уже известного нам ротмистра Чижа. После своей победы смоляне захватили 120 пленных («Литовских людей, черкас, козаков и боярских людей») и знамена с литаврами и полковую атрибутику. Отряд смолян немного превышал тушинцев, но главное преимущество состояло в лучшей организации. Битва на Уже имела важное значение. Она показала, что хотя Смоленск и отрезан от Москвы, но и тушинское войско также в непростом положении и вынуждено воевать на два фронта. Отряд тушинцев в Дорогобуже перестал существовать и воеводы торопили смолян, чтобы они «шли из Дорогобужа по твоему государеву указу к Москве». Однако тут произошли события, известные, как «Смута Ивана Зубова».

Отряд смолян и дорогобужан под руководством Федора Веснина был послан сопровождать государева посла Обросима Лодыженского. Отряд был небольшой, сомлян там было всего 29 человек, и потому между Боровском и Вереей он весь попал в плен к тушинцам. Там из отряда выделили 14 человек смолян во главе с Иваном Бестужевым и послали их в Смоленск с грамотой от Лжедмитрия IIяду приставили для агитации Ивана Игнатовича Зубова. Он тоже был из смоленских дворян, вероятно даже был сыном смоленского пристава конца 60-х гг. Но в служилом городе он не числился, и вообще имел темную биографию. В 1608 году он в Вологду из Сибири, где проживал до этого, пожил там 7 недель (Вологда тогда была тушинской) и отправился в стан к самозванцу. Прибыл он туда как раз за три дня до захвата отряда Лодыженского. Он-то и стал упрашивать вора отправить его агитировать смолян к переходу на сторону самозванца. «И то деи он вору говорил, что его Ивана Зубова смолняня послушают, ко кресту всех приведет». Чтобы получит такое ответственное поручение и отряд Зубов должен был войти в доверие к тушинскому руководству. С этой целью он давал посулы князю Шаховскому и другим тушинским боярам. В результате за четыре дня он сумел получить чин думного дворянина и встать во главе отряда 14-и смолян, который отправился в Дорогобуж. Кроме детей боярских в отряд вошли стрелец Иван Некрасов, пушкарь Иван Пишальников, посадский человек Сидор Бордуков, а также сыновья смоленских дьяков – сын Ивана Бунакова Левка и сын Никона Алексеева Бориска. Пестрый социальный состав отряда был прямо связан с тем, что каждый должен был вести агитацию в своей социльной группе – приборные люди должны были посеять смуту среди стрельцов и пушкарей, посадский – в среде жилецких людей. Об этом говорят показания Сидора «Едучи дорогою Иван Зубов его Сидорка укреплял, чтоб смоленских посадских людей к кресту привести». Из детей боярских в отряде занимали важное место Лукьян Языков и Иван Бестужев, которому Лжедмитрий поручил передать «воровские свои грамоты» для воевод, архиепископа и посадских людей. О содержании этих грамот нам известно мало. На допросе воевода Шеин с презрением говорил, что вор пластырь и евангелие выписал, то есть грамота была составлена с многочисленным применением цитат из богослужебных текстов. Это вообще характерно для грамот самозванца. Главную роль играли не эти грамоты, а устная агитация. Она была рассчитана приемущественно на ратных людей. Насколько была сильной эта агитация, мы не знаем, но после приезда отряда в занятый смолянами Дорогобуж «ратные люди издрогли и и многие дети боярские и стрельцы из Дорогобужа разбежались». Воеводы Семен Одадуров и Я ков Баратнянский остались без войска, однако смогли прислать в Смоленск Лукьяна Языкова, который сообщил воеводам о планах отряда Зубова. В свою очередь, Шеину и Горчакову удалось перехватить на пути из Смоленска в Дорогобуж Зубова и Бестужева. Тушинцы сначала пытались оправдаться, говорили, что «вор с ними воровские грамоты послал, и сами вору крест целовали неволею». Однако при обыске у ивана Игатьевича нашли наказ: «приведчи всех людей в Смоленску к крестному целованию, взятии у нас, холопей твоих, твоя государева денежная казна, а у смолнян. У посадских у торговых у всяких людей, животы их и товары взяв, прислати Ивану к вору ж, в полки. И твои государевы дворцовые села велено переписатьи ему ж Ивану и привести к крестному целованию». Эта грамота и показания посадского Сидорки показали, что Зубов и Бестужев действовали не «Неволею». После этого их допросили перед архиепископом и перед всем населением Смоленска. Из его допросов и стала известна вся история его заговора. Мальцев описал эту историю, чтобы показать шаткость и неверность смоленских служилых дворян, которые склонялись к Тушинскому вору. Для Мальцева поведение смолян при подавлении восстания Болотникова объяснялось их классовой позицией. Тушинское войско он считал «скрытой интервенцией», которая не имела, по его мнению, ничего общего с движением Болотникова. Более того, Мальцев считал, что демагогические заверения тушинцев об «успокоении государства» импонировали дворянам и детям боярским, так как являлись программой подавления классовой борьбы. Правда, заявления об «успокоении» не были характерны для второго самозванца. Подобные фразы исходили от поляков во время открытой интервенции. Они действительно отвечали чаяниям самых разных слоев населения. Однако для Мальцева движение Лжедмитрия Второго и интервенция логически взаимосвязаны. Он считал, что вторжение поляков и Литвы в русские земли сопровождалось успешным подавлением крестьянских мятежей и массовой раздачей земель русским помещикам. Это привело смоленских служилых людей в ряды сторонников самозванца. «Твердая уверенность Ивана Зубова, - пишет Мальцев – что смоленские дворяне быстро перейдут на сторону польских интервентов, имела, по-видимому, серьезные основания… Численный перевес в группе (т.е. отряде Зубова – Л.Р.) имели представители верхних и средних слоев смоленского дворянства, поэтому не может быть сомнения , что замысел Ивана Зубова вполне выражал интересы этих слоев , а стрелец, пушкарь и посадский были только декоративной стороной группы, рассчитанной на привлечение широких масс населения Смоленска». Мальцев объяснял интересы группы Зубова через сословную принадлежность её участников. Не обошлось у него без многочисленных недоразумений. Так, «верхние и средние» слои он определял по поместным окладам. Хотя выше было видно, что реальные земельные пожалования часто далеко не соответствовали величине оклада. Более того, высокие оклады (450-500 четей) у большинства детей боярских из Зубовского отряда, не могу быть показателем измены тушинцам, прежде всего, крупных помещиков, так как такие оклады после воровского верстания были больше чем у четверти смолян. Но главное ошибка Мальцева в том, что он пытался на основе дела Ивана Зубова построить свою концепцию изменнического поведения смоленских дворян и детей боярских, их классовые противоречия с посадскими людьми. Он считал показательным допрос Зубова и Бестужева перед посадскими людьми. С этого момента, по его мнению, воевода Шеин находит поддержку в своей борьбе с тушинцами, поляками и изменниками у посадского мира. Мальцев в соей опубликованной монографии не обратил читательского внимания на то, что затея Зубова во многом провалилась. Во-первых, ему не удалось перевести на свою сторону население Смоленска. «Твой государев Богомолец – писали воеводы в отчете царю, - и дворяне и дети боярские и стрельцы и посадские всякие смоленские люди, воровскому их приезду и воровской смуте не поверили, стоят за истинную христианскую веру и за тебя государя». Во-вторых, и это самое важная устная агитация Зубова, не смотря на всю его самонадеянность, также не достигла конечной цели. Бегство смолян из Дорогобужа было, несомненно позорным поступком. Недаром автор «Повести» стремился его обойти. Но и к тушинскому вору на службу перешли только два сына боярских – Андрей Викентьев и Петр Жидовинов. В десятне 7114 упомянут только Петр Жидовинов – новик, а Андрей Викентьев не упомянут вообще. Большинство тех, кто уже успел послужить царю Василию, не изменили ему. Скорей всего, Иван Зубов обладал талантом агитатора, вероятно, приводил убедительные аргументы об истинности Лжедмитрия, о его силе. Но никакой связи с настроением смолян его смута не имела, и связи со служилым городом у него не было. Даже представители его посольства не были ему до конца верны. В результате Зубова посади в тюрьму, а остальных, в том числе Ивана Бестужева, отдали на поруки. Это не говорит о каком-то особом влиянии дворян и детей боярских, которые смогли выгородить своих собратьев. В то жестокое время часто давали возможность искупить измену – вспомним Шаховского, Телятевского, Ляпунова. Не всегда это оказывалось оправдано, но иначе в условиях братоубийственной распри поступать не было возможности.

Хоть измена Зубова и провалилась, она имела самые неприятные последствия для Смоленска и для верных престолу сил. Сорвался столь удачно начатый поход на Москву. Воеводы Барятнянский и Одадуров вынуждены были вернутся из Дорогобужа, куда был спешно послан отряд из 232-х детей боярских и двухсот стрельцов. Этот отряд был втрое меньше предыдущего и должен был лишь закрепить положение смолян ыв Дорогобуже. Даточные холопы и монастырские слуги здесь уже не упомянуты. Их роль в смуте Зубова не совсем ясна. Ясно. Что и они ушли, поскольку войска в Дорогобуже не осталось. Но только на чью сторону? Относительно боевых холопов, которых в смоленской земеле покрывать было некому, вероятным будет любое предположение. ВО всяком случае, их присуствие в отряде делало чреватой последствиями любую шатость, вроде дела Зубова. Так что смолян второй раз после похищения Марины Мнишек проявили слабость и не использовали возможность очистить землю от Тушинцев. Но обстановка и вправду была тяжелой. Смоленск, Москва, Великий и Нижний Новгород стояли против сторонников «царя Дмитрия», которые зимой 1608-1609 гг. обладали наибольшими людскими и материальными ресурсами.

Второе войско было отправлено в поход на Москву 2 января, чрез полмесяца после измены Ивана Зубова. Естественно, вторая мобилизация была тяжелее первой. Возглавили отряд те же Баратнянский с Одадуровым. 19 января отряд выступил из Дорогобужа к Вязьме. В нем были брянчане и смоляне, и стрелецкий голова с стрельцами. Отряд успешно разбил отряд тушинцев под руководством ротмистра Плюшка и пленил 154-х тушинцев, в том числе и самого ротмистра. Об этом воеводы сообщили царю с особой радостью смоляне вновь показали свое ратное превосходство над тушинцами. Тогда уже наладилась переписка смоленских воевод с Михаилом Васильевичем Скопином, который готовил ополчение из шведов и городов русского севера. Уже тогда до Шеина доходили слухи, что польские паны готовы идти с королевичем добывать русских земель. Но эти сведения были противоречивы и не повлияли на планы смоленского командования бросить дальнейшие силы на борьбу с тушинцами. Однако поход к Москве не удался и на этот раз. Баратнянский о Адодуров писали, что «дворяне и дети боярские и все ратные люди из Дорогобужа к Вязьме не пошли» Тогда же к смоленским воеводам прислали челобитье к царю от всей рати. В ней писалось от всего войска, что «к Вязьме и к Москве без прибавочных людей от воров пройти не мочно». Мальцев вновь назвал это отговоркой. Однако у нас нет никаких доказательств для того, чтоб признать его версию об измене смолян. О необходимости подкрепления писали все служилые люди, которые до этого успешно разбили тушинский отряд. Подкреплений не оказалось и 11 февраля дети боярские и стрельцы ушли из Дорогобужа в Смоленск, а иные просто разъехались по поместьям. И снова Шеин перед глазами архиепископа и посадских людей убеждал служилых людей идти по государеву указу к Москве. «И дворяне и дети боярские нам холопем твоим отказали, что им из Смоленска до просухи к Москве идти не мочно». «Дворянчиво, в крайнем случае, решило выждать событий до весны», комментирует Мальцев. И добавляет: «походы под Дорогобуж следует рассматривать не как борьбу вообще против польских интервентов (причин для такой борьбы у дворян не было), а просто как наказание силою оружия слишком своевольных ротмистров, не желавших считаться с интересами союзников». Мальцев не упоминает, что когда растаяли снега и спало половодье, смоляне вновь выступили в поход против тушинцев. Может быть, их решение не растрачивать силы понапрасну было разумным для того момента. Конечно, в то время ничто не могло оправдать невыполнение царского указа. Самовольное поведение детей боярских отражало реалии Смуты. В то же время, можно смело утверждать, что царю Василию они не изменяли... Но даже в верном царю Смоленске ход событий во многом зависел от инициативы служилых городов и решительный воевода Шеин был вынужден с этим считаться.

5 апреля 1609 Михаил Скопин-Шуйский заключил договор с Швецией о совместной борьбе против самозванца. В мае русско-шведское войско выступило в поход из Великого Новгорода. Вероятно, весть об этом пришла в Смоленск уже после того, как 21 мая воеводы Баратнянский и Одадуров отправились в очередной раз очищать Дорогобуж от войск ротмистра Чижа и пана Запорского. Шеин списался со Скопиным-Шуйским и вместе они договорились, что отряд смолян соединится с основной ратью в Торжке или в Твери. Судя по всему, этот план действий был предписан царем Василием в грамоте, которую прислал из Москвы Григорий Мешаев, сын боярский смоленского архиепископа. Тогда же царю Василию передался Торопец. Его воеводы Тимофей Тарбеев и Федор Шаховский отправили грамоту в Смоленск, который заслуженно был признан центром антитушинского сопротивления в западных уездах. Шеин отправил грамоты в Белую и Великие Луки, призвал их следовать примеру Торопца. В конце мая пришла весть, что смоленское войско разбило отряд Чижа на Днепре, на подступах к Дорогобужу и двинулось к Вязьме. 3 июня смоляне успешно взяли Вязьму. Там их настигла весть от Шеина о новом государевом указе, после чего они не пошли далее по Смоленской дороге, а развернулись и двинулись на встречу с первым русским ополчением.12 июня их войско привело к покорности крепость Белую. Воеводы Иван Хованский и Иван Колычев добили государю челом. Различной оказалась судьба этих воевод. Повесть о победах пишет «князя Андрея Ивановича Хованского и белян от польских людей выручили». После этого князь Андрей Хованский стал одним из воевод и отправился с отрядом в Торжок, а Ивана Колычева отправили в Смоленск. Веоятно, иницитором взятия Белой был всё же князь Хованский, и доверия к нему было больше. На Белую послали «ведати до госуареву указу» сына боярского Андрея Дедившина. Этот Дедившин, судя по всему, упомянут десятне как выборный дворянин с окладом в 600 четвертей. Вероятно, выше него в Смоленске на тот момент никого не было. Уже в июне 1609 большой отряд, где вместе со смолянами были вязмичи, белянае, дорогобужане, брянчане и серпяне присоединился в Торжке к новгородскому ополчению Скопина-Шуйского. Повесть в числе городов называет также Ростовцев. Все эти действия детей боярских никак не отвечают концепции Мальцева об измене. Не случайно к смоленскому посадскому миру были посланы грамоты, которые Шеин охарактеризовал, как «о твоем государеве милосердным к Смоленским ко всяким людям презренье твое государево жалованное слово». Судя по всему, аналогичные грамоты послали к западно-русскому ополчению Барятнянского.

Автор «Повести», судя по всему, сам был участник освободительного похода. Во всяком случае, «Повесть» сохранила много интересных подробностей, которые в других источниках не встречаются. В особенности много богатых дополнений к образу воеводы Скопина-Шуйского. Уже «Новый Летописец» подчеркивает, что Скопин побывал в Торжке меньше суток, так что смоляне, вероятно, прибыли на место схода раньше, когда здесь стоял передовой отряд. «Повесть» сообщает, что юный воевода обратился к войску с речью. Автор «Повести» запомнил, что он произнес «премудрыя свои и добромысленныя и жалованныя словеса ко всем своим ратным людям». Содержание же речи было прочтым «просил, у всех ратных своих, чтобы идти подо Тверь на польския и литовския люди вскоре, безо всякого мешкания, чтобы литовским людям про то вести не учинилося». Воинским людям того времени были известны преимущества нежданного нападения на неприятеля. В данном случае великий полководец стремился донести важность своих задач до своих подчиненных, вдохновить их на стремительный поход. Такими способами действовали затем многие русские полководцы, так что образ воеводы, который внушает своим воинам желание ударить «на неприятеля. Как снег на голову», не может нас удивлять. И все же, спасибо автору «Повести», что донес до нас этот образ…

Оборона Смоленска

Численность войска, которое было послано к Скопину, нам неизвестно. Однако традиционно считается, что это войско составило большую часть смоленского гарнизона и потому его вывод отрицательно сказался на Смоленске, которому предстояло оборонятся от польско-литовского войска. Действительно, по словам гетмана Жолкевского, король получил одобряющие вести от великого старосты, о том, что «Скопин вывел войско из Смоленска, а потому есть надежда, что Смоленск, не имея людей для обороны покорится». Большая часть Смоленских детей боярских приняли участие в походе Скопина против тушинцев, и потому в Смоленске, в период героической обороны 1609-1611 гг. от польских и литовских интервентов, оставалась незначительная часть служилых людей. Чем же можно объяснить этот поступок воеводы Шеина? Как уже говорилось, Мальцев не особо распространялся о походе смолян в войске Скопина. Он считал, что воевода Шеин понимал, «что смоленское дворянство является крайне опасной силой в Смоленске. Эту опасность следовало тем или иным путем обезвредить. Крупным шагом в это направлении,… была посылка большого отряда смоленских дворян на помощь Скопину-Шуйскому в конце мая 1609 года, т.е. уже в то время, когда ясно обозначилась угроза нападения поляков на Смоленск». На сколько, однако, ясно обозначилась эта угроза? Для ответа на этот вопрос нужно посмотреть, какии данными о польско-литовских делах обладал воевода. Грамота о посылке войск против Скопина была послана Василию Ивановичу 7 июня с Григорием Мешевым и посадским Федькой Щербининым. С теми же гонцами была отправлена отдельная грамота о литовских вестях.

Из них немногие остались живыми. Об этом говорит тот факт, что даже в приблизительном списке пленных, который составляли участники обороны, лишь единицы были служилыми людьми, остальные принадлежали к членам их семейств.

Присяга Владиславу и великое посольство

Многие смоляне, были в Москве 17 июля 1610, когда их любимого государя свели с престола и отдали в плен в Литву. «Повесть о победах» явно искажает факты, когда говорит, что государя свезли с престола и увезли в Литву абстрактные «окаянные изменники», «бояре и ближние люди», тайно от всей Москвы. Интересна версия кн. Шаховского, который говорит в своей «Летописной книге» отмечает: «Смоляне ж о том немало втайне поскорбеша, о царском предании, а пособие учинити не возмогли, понеж на него сетуга быша». Думается, причиной тому были смерть Скопина-Шуйского и поражение под Клушином. После этого смоляне потеряли надежду на возвращение западных уездов к Москве. Оторванные от своих уездов смольняне, вязмичи и другие оказались в нелегком положении - их земли были заняты интервентами, а без земли и труда крепостных крестьян дворяне и дети боярские лишались не только возможности нести полноценную «конную, людную и оружную» службу, но и средств к существованию. Отсюда тот печальный факт, что часть смолян приняло предложение о возведении на престол польского ставленника, королевича Владислава, и даже получали от него под Смоленском свои собственные земли в поместье. К чести смолян нужно заметить, что уже к весне 1611 г. смольняне, вязмичи, дорогобужане и другие дворяне и дети боярские уже примкнули к первому Земскому ополчению. Те, кто раньше мог распоряжаться в своих землях взамен на признание Владислава «царем московским», теперь лишились такой возможности. Первому Земскому ополчению предстояло материально обеспечить их службу.

Проблема материального обеспечения службы смольнян, вязмичей и дорогобужан в условиях интервенции (до 1617 г.).

К моменту взятия Смоленска 3 июня 1611 г. стало ясна невозможность в короткие сроки очистить западные уезды от интервентов. По словам «Повести о победах Московского государства», смольняне хотели отбить интервентов от родного города, и уже выступили в поход. Но под Росславлем к ним пришла весть о падении крепости, и они повернули в подмосковные таборы. Это известие повести можно считать достоверным. Здесь автор-смольнянин признает, что его герои не могли выбить поляков из мощнейшей русской крепости. Насколько были оправданы их надежды на успешную борьбу с интервентами до взятия крепости, сказать трудно. В любом случае, взятие Смоленска значило окончательную оккупацию западных уездов. и поставило Вопрос о материальном обеспечении службы смольнян, вязмичей, белян, дорогобужан, росславцев и прочих встал на первое место. Первыми, кто попытался решить этот вопрос были руководители Первого Земского ополчения. Менее чем через месяц после взятия Смоленска, 30 июня появляется ополченский приговор, где, в числе прочего, сказано: «у которых стольников и у стряпчих и у дворян больших и у жильцов и дворян же и у детей боярских из городов в Смоленску, в Дорогобуже, на Белой, в Вязьме, в Можайску и в иных порубежных городех от литовские стороны и в украйных в северских городех от крымские стороны разорены и запустошены от литовских и от крымских людей, а сами ныне служат с землею вместе, и про тех дворян и детей боярских сыскивать городы и по сыску давать поместья в иных замосковных городех, как им мочно сытим быть; а смольнянам и белянам и дорогобужевым и можайчем и всем разоренным городам поместья давати наперед» . (курсив мой – Л.Р.) В раздачу смолянам пошли дворцовые земли Арзамаского уезда, а вязмичам и дорогобужанам – в Ярополческом уезде. Однако против смольнян подняли мятеж «дворцовые мужики», а вязмичей «выбили» из новых поместий казаки Заруцкого. Мытарства смолян подробно описал Баим Болтин: «Отпустили смолян дворян и детей боярских в Арзамас, испоместили их из дворцовых сел, а для разряду с ними был Никифор Васильевич Траханиотов. И смоляне пришли в Арзамас и стали в селе в избной слободе под градом, и дворцовые мужики не послушали, делить себя не дали, чтобы им быть за ними в поместьях; и стояли многое время и бои с мужиками были, только мужиков не осилили, помогли мужикам арзамасские стрельцы триста человек».

В этом эпизоде советские историки отмечали «яркий факт, характеризующий борьбу крестьян Арзамаского уезда против их закрепощения». Это во многом справедливо, поскольку положение поместных крестьян признается более тяжелым, чем положение крестьян дворцовых. Но всё равно в этом эпизоде много неясного. Непонятно, какая была связь между одинаково неудачным испомещением смольнян и вязмичей с дорогобужанами. И почему в социальном противостоянии крестьяне нашли поддержку у стрельцов? Вряд ли стрельцов могли вдохновить на борьбу классовые интересы крестьян. Не говорит ли это о том, что у «арзамаских мужиков» были какие-то более глубокие причины для бунта, объяснительные для современников, но не ясные современным исследователям? Это можно объяснить, если мы вспомним, что наделять поместьем, тем более из дворцовых земель имел право только государь. То, что это право присвоил себе земский собор было нарушением московских традиций. Почему же руководители земского ополчения пошли на подобное нарушение традиции? Можно объяснить этот факт «реформаторским мышлением» вождей Первого ополчения, каждый из которых вкусил прелесть участия в мятежах и небывалого взлета на волне Смуты. В то же время, не нужно забывать, что другой способ обеспечить службу дворян и детей боярских найти было сложно.

Итак, первая попытка испоместить смолян оказалась неудачной. Вторая попытка обеспечить их участие в борьбе с интервентами связана с именем нижегородского посадского старосты Кузьмы Минина. Она напрямую повлияла на создание второго Ополчения. Идея Кузьмы Минина – ворожить беспоместных и разоренных дворян и детей боярских на средства Нижегородских, а затем и других торговых и посадских людей оказалась весьма действенной. По словам «Повести о победах» эта идея изначально была рассчитана на смольнян. Возможно, автор несколько преувеличивал значимость смольнян. Однако, схожим образом излагает события «Карамзинский хронограф». «И в 120 году во осень, в Дмитриев дни смольяне пошли из Арзамаса в Нижний Новгород, а из Нижнева Новгорода посацкие люди к ним присылали, чтоб к ним в Нижней пришли. И как смоляне в Нижний Новгород пришли земский староста посадский человек Кузьма Минин и все посадские люди приняли смолян честно и стали корм им и лошадям давать довольно и всем их покоить, для того, что они люди разоренные, поместья их отошли к королю литовскому». Надо сказать, что изначальный расчет Минина на смольнян вполне вероятен. Первые его призывы к нижегородцким посадским людям прозвучали, когда смольняне были в соседнем арзамасском уезде. То, что первыми составили ополчение смольняне, имело моральную значимость – подвиг Смоленска был известен всей русской земле. В первоначальный состав ополчения вошли также вязмичи и дорогобужане. Денежное жалованье детям боярским должно было полностью возместить доход с поместий. В Карамзинском Хронографе сказано: «первой статье давали по 50 рублев, а другой по 45 рублев, третьей по 40 рублев, а меньше 30 рублев не было». Другую версию приводит «Повесть о победах Московского государства»: «Прежде всем ровно даде по 15 рублев, потом же даде по статьям, первой статье по 30 рублев, средней же статье по 20 рублев, меньшей же статье по 15 рублев».

Однако самый достоверный источник – 2 челобитных царю Михаилу Федоровичу от смольянина Я. Ф. Шушерина за 1613 год. В первой челобитной от 20 апреля сказано «нашему городу смольнянам дано большей статье по 20 и по 8 рублев, а мне, холопу твоему велено дать против тоежа статьи 28 рублев з Большого Приходу». Здесь же он пишет «а поместейца, государь, за мной нет ни в котором городе ни одной четверти». (Курсив везде мой – А.М.) В повторной челобитнойШушерин прямо говорит «велели мне, холопу твоему, дать против братьи моей смольян которым дано твое государево жалованье в Нижнем Новгороде большой статьи по 20 и по 8 рублев».

На основе челобитных Я.Ф. Шушерина мы можем сделать важные выводы. Во-первых, они документально показывают высшей уровень нижегородского денежного оклада смольнянам («большую статью»), который был ниже, чем указано в обоих повестях. Во-вторых, смольняне даже после коронации Михаила Федоровича не все смоляне получали поместья. В-третьих – нижегородская система выплаты денег признавалась, как «государево жалованье», и сохранялась даже после избрания новой династии. Только ополченскую казну (которой заведовал Минин), сменил официальный орган – Большой приход. Однако не все дворяне и дети боярские оказались в положении беспоместного Шушерина. Главным источником доходов оставалась все-таки земля. И хотя надежда на возвращение смоленского уезда сохранялась до Деулинского перемирия 1617, новая династия поспешила совершить то, что пытались воплотить вожди первого ополчения. «Дворяне и дети боярские – говорилось в указной книге тех лет – испомещены с тех мест, как государь царь и великий князь Михайло Федорович всеа Руси учинился на своем царском престоле, а иные при боярах из дворцовых сел и черных волостей». Из указа видно, что часть смолян получила земли и смогла на них закрепиться даже «при боярах». Но эти пожалования должны были считаться временными. Кроме того, они коснулись не всех смолян. В 1614 году «били челом государю царю и великому князю Михаилу Федоровиче всеа Русии смоляне беспоместные: служат-де государю отцы их, и дядья и братья и племянники под Смоленском и под Новым городом; и на многих де боях отцы их и братья и племянники за государя побиты и переранены насмерть и от ран помирают, а поместья их отдают мимо их, беспоместных, розным городам, а оне, беспоместные, бьют челом о тех родимцев своих поместьях, и им, беспоместным, не дают». Как выяснилось впоследствии, смоляне просто не добили челом о «родимцев своих поместьях», поскольку их ввело в заблуждение, что «дворцовых было поместий к дворцовым дачам сперва давати не велено». Это правило было связано с временным, как тогда казалось, характером испомещений в дворцовых землях и действовало очень недолго. В ответ на челобитье государь «смольнян побитых поместий мимо их, смолян беспоместных, никому отдавать не велел, а испомещать смолян беспоместных». Через месяц, 8 августа, опять-таки по челобитной смолян вышел уточняющий царский указ боярский приговор: «которых на службе убьют или на службе не станет, и того мимо родства не отдавать; а которые помечены дать, и тем до указу грамот не давать». Так смоляне успешно, при поддержке власти, боролись с раздачей земель «кому доведетца». Царский указ не всегда выполнялся – дворяне и дети боярские проводили время в поместьях и на службе и не всегда успевали «добить челом» о поместьях. В результате пожалования их родимцам изредка попадали в руки дворянам московским. Смоляне били челом о повороте поместий « в род их», т.е. о перераспределении пожалований по государеву указу 8 августа. Боярский приговор решил дело полюбовно: «которых дворян и детей боярских побитых и которые собою померли, а поместья их розданы после приговору 122-го году августа с 8 числа мимо родство московским дворянам или их городу, хоти беспоместным, и ныне тех поместий из роздачи поворачивать у московских дворян половину, а другую оставлтивать за тему помещики, кому были розданы». Государство стремилось учесть земельные интересы смоленских дворян. Но, однако, многие и в 1617 году оставались беспоместными, причем получить выморочное поместье они могли только после гибели родственника. В этой ситуации денежные выплаты за службу приобретали особое значение.

Перемирие с Речью Посполитой сделало неизбежным наделение служилых людей поместьями. Традиция второго Земского ополчения, когда в основу обеспечения службы ложилось денежное жалованье, оказалась весьма живучей. Причины этого будут подробно рассмотрены в следующей главе.

В данном историческом очерке мы постарались рассмотреть судьбу Смоленского служилого города за XVI-XVIIвека. От того момента, когда только закончилась Смута и Смоленские, Дорогобужские, часть Вяземских и Бельских земель оказались под пятой враждебного государства; до кануна победоносной для России войны. Зависимость от впервые вводимых в научный оборот источников привела к тому, что удалось рассмотреть лишь два заявленных отрезка. Начало и конец того пути, который прошли смоляне, беляне, вязмичи и дорогобужане. Что представлял сам этот путь? На этот вопрос ещё нет ответа. Это – направление для дальнейшей работы. Ведь кроме десятен, до нас дошли другие материалы разрядной документации. Их введение в оборот – наша ближайшая задача. Есть и другие задачи. Необходимо рассмотреть дальнейшую судьбу смолян, вязмичей, дорогобужан и белян, после присоединения Смоленска. Сейчас нет ответа на вопрос, какая их часть была переселена на возвращенные земли, а какая осталась в обжитых замосковских и поволжских уездах. Решение этой и других задач составляет обширное поле будущей научной деятельности. В данном очерке лишь обозначена проблема изучения служилых городов в рамках методики статистической обработки десятен, которую успешно применяет школа В.М. Воробьева. Анализ двух известных смоленских десятен на основе этой методики дает интересные результаты. Удалось выявить общее и особенное в истории служилых городов Смоленска, Дорогобужа, Вязьмы и Белой в сравнении с другими известными служилыми городами.

См.: Повесть о победах Московского государства. М., 1982.

Повесть о победах Московского государства. М., 1982. - С. 30.

Мальцев В. Борьба за Смоленск в XVI-XVII вв. Смоленск, 1940. С. 7.

ПСРЛ. Т. XIV. С. 13.

Смирнов И.И. Восстание Болотникова. М., 1951. С. 89.

Белокуров С. Разрядные записи за смутное время. М. 1907. С. 9.

Костромская старина. Вып. 3. Кострома, 1894. С. 4.

ААЭ. II. № 58.

Сб. РИО. Т. 137. М. 1912. С. 241.

Смирнов. И.И. Восстание Болотникова. С. 174-194.

«Исторический Архив». Т. 1. С. 12-22.

Материалы по истории СССР. Т. II. М., 1955.

ААЭ. № 58.

Повесть о победах…С. 6.

ПСРЛ. Т 14. С. 72.

Попов. А.Н. Изборник…С. 21.

Белокуров А. Разрядные записи за Смутное время. М., 1907. С. 10.

Там же. С. 43.

Исторический Архив. Т. 1. С. 12-22.

ААЭ. II. № 58.

Повесть о победах…С. 6.

Иное сказание. С. 11.

Русский Дипломатарий. С. 123.

Повесть о победах…С. 6. ААЭ. II. № 58.

СГГиД. Ч. 2. № 150.

Белокуров С. С. 10.

Исторический архив т.8. 1953. С. 29-60.

Исторический архив. Т. VIII. С. 68-70.

Мальцев…С. 388.

Попов. А.Н. Изборник…С. 22.

ААЭ. II. № 58.

Белокуров А. С. 90.

Повесть. С. 6-7.

Белокуров А. С. 42-46.

Там же. С. 10.

ПСРЛ. Т. XIV. С. 72.

См. подробнее: сб. Муханова. С. 273.

Повесть о победах…. С. 7.

Повесть о победах…. С. 8.

Там же. С. 25.

Там же. С. 5.

Соловьев С.М. ПСС. Книга IY. С. 457.

Мальцев В. Борьба за Смоленск в XVI-XVII вв. Смоленск, 1940. С. 364.

Там же. С. 364-393.

Там же. С. 364.

Там же. С. 145.

Там же. С. 145-146.

Там же. С. 147.

Мальцев В. Борьба за Смоленск в XVI-XVII вв. Смоленск, 1940. С. 165-176.

Флоря Б.Н. Польско-литовская интервенция в России и русское общество. М., 2005. С. 102.

Флоря Б.Н. Указ. соч. С. 102.

Там же. С. 103. А также см.: Сухотин Л.М. Четвертчики Смутного времни. (1604-1617) // ЧОИДР. 1912. Кн. 2. С. 61, 70, 104-105, 122-123. Исторический Архив. Т. 1. С. 12-22.

Флоря Б.Н. Польско-литовская интервенция в России и русское общество. С. 103.

Белокуров. С. Разрядные записи за Смутное время. С. 6.

Попов А.Н. Изборник…. С. 329.

ПСРЛ. Т. 34. С. 243.

См. подробнее: Воробьев В.М. Лжедмитрий I и судьбы службы по отечеству и поместной системы // ПННЗ. С. 2003. С. 98-122.

Воробьев В.М. Указ. соч. С. 122.

Известия Русского генеалогического общества. Вып. IV. СПб., 1911. С. 435.

Веселовский С.Б. Дьяки и подьячие XV-XVII вв. М. 1975. С. 600.

Там же. С. 230.

Там же. С. 312.

Мальцев В. Борьба за Смоленск в XVI-XVII вв. Смоленск, 1940. С. 393.

Памятники Обороны Смоленска// ЧОИДР. Том I. М. 1910. с. 2-3. Акты Исторические. Том II. СПб. 1841 №140, 147.

Памятники Обороны Смоленска. С. 248.

Попов. А.Н. Изборник…С. 34.

Летопись историко-родословного общества. Вып. 1-2. М. 1912. с. 82. 98. Известия русского генеалогического общества. Вып. IV. СПБ. 1911. с. 183 . РГАДА. Фонд 210 (Разрядный приказ), опись 4 (дела десятен) № 2-Л. 4.

Летопись историко-родословного общества. Вып. 1-2. М. 1912. С. 82.

Известия русского генеалогического общества. Вып. IV. СПБ. 1911. С. 183 .

РГАДА. Фонд 210 (Разрядный приказ), опись 4 (дела десятен) № 2-Л. 4.

Повесть…с. 9.

Белокуров. с.

Белокуров С. ... С. 56.

Повесть…С. 10.

См.: Мальцев... С. 364.

Повесть. С. 10.

См. подробнее: Акты Исторические. Том II. СПб. 1841. № 93.

Мальцев... С. 167.

См.: Законодательные акты московского государства…

Памятники Обороны Смоленска // ЧОИДР. Том I. М. 1910. С. 3.

См. также: АИ («Архивы Исторические»).

Мальцев... С. 169.

См. подробнее: АИ. № 152.

Мальцев…С. 175.

Повесть о победах…с. 10

Акты Исторические. Том II. СПб. 1841 №152. Повесть о победах…. С.10.

См.: АИ. № 244.

Повесть о победах…С. 11.

Жолкевский... СПб. 1871. С. 27.

Мальцев…С. 200.

Повесть о победах…. С. 22.

Шаховский С. Летописная книга/Памятники литературы древней Руси. Конец XVI-начало XVII веков. М. 1987. С. 402.

См. подробнее: Акты, относящиеся к истории Западной России, собранные и изданные Археографической комиссией. Т. IV. СПб. 1851. С. 321-427.

Повесть о победах Московского государства. С. 28.

Забелин И. Е. Минин и Пожарский. СПб. 2005. С. 223.

Полное собрание русских летописей. Т. XIV. 2000. С. 113.

Попов А. Н. Изборник... С. 353.

Смирнов И.И. Восстание Болотникова. М. 1952. С. 351.

Повесть о победах Московского государства. С. 30.

Полное собрание русских летописей. Т. XIV. 2000. С. 117

Попов А.Н. Изборник... С. 353.

Повесть о победах Московского государства. М. 1982. С. 31

Забелин И.Е. Минин и Пожарский. СПб. 2005. С. 242.

Там же. С. 245.

Там же. С. 83.

Законодательные акты русского государства второй пол. XVI – первой пол. XVII века. С. 92.

Там же. С. 83.

Там же. С. 92.

• История Руси (допетровская эпоха)

При реализации проекта использованы средства государственной поддержки, выделенные в качестве гранта в соответствии c распоряжением Президента Российской Федерации № 11-рп от 17.01.2014 г. и на основании конкурса, проведенного Общероссийской общественной организацией «Российский Союз Молодежи»

Представляли реальную военную силу, а потому нельзя было игнорировать их позицию. Каковы же были их общественно-политические стремления? В прошлом это были в большинстве своем низы общества — крестьяне, холопы, бежавшие в от хозяев или тягла. Но было бы большой ошибкой представлять, как это делала советская историография, что помыслы этих беглых, ныне «показачившихся» людей сводились к антикрепостническим требованиям, отражающим стремления крестьянства.

Казаки перестали быть крестьянами и не собирались возвращаться во крестьянство, не говоря уже о холопском положении. А если они не собирались возвращаться в те общественные слои, откуда вышли, как они могли быть защитниками и выразителями интересов этих слоев? Более того, они презирали «нормальных» крестьян и холопов, что прекрасно видно из их насилий, поборов, скорых убийств, творимых над мирным населением.

Неслучайно, по мнению русских авторов, переживших Смуту, буйство «украйны» (донских казаков и запорожских черкас) превосходило по тяжести и размаху произвол польско-литовской шляхты, не говоря уже о малочисленных шведах. Казаки эпохи Смуты составили новый обособленный слой в русском обществе. Они ратовали за то, чтобы переместиться вверх по социальной лестнице, желали войти в круг служилых людей: получить поместья, как дети боярские, или на худой конец, нанявшись на городовую службу, надежное жалованье. Это прекрасно отражено в Приговоре Первого ополчения.

Иными словами, пределом мечтания казачества было перемещение их в классы служилых людей по отечеству или по прибору, причем в старом понимании положения данных слоев. В этом плане их общественные устремления были абсолютно консервативными. Их противоречия с дворянством происходило не на почве антикрепостничества (как будущие помещики, казаки не могли ратовать за послабления своим будущим крепостным работникам), а на почве конкуренции за поместья и служебные чины. Личное освобождение казаков, бывших беглых, уже состоялось обстоятельствами Смуты.

Ни у дворянства, ни у других общественно-политических сил не было реальной возможности вернуть данных людей в прежнее зависимое положение. Антикрепостническим моментом в констатации их свободы приговором 1611 г. и решениями Второго ополчения может считаться только то, что у оставшейся на месте части крестьянства и холопов «путь беглого в казаки» мог провоцировать дальнейшие побеги. Но это была уже не позиция казачества, это был взгляд на казачью судьбу глазами еще не показаченного крестьянина или холопа.

Сами же беглые, став казаками, превратились в силу, желающую восстановления прежних порядков при условии зачисления их волей государя (а государь-вотчинник может все, ибо он выше даже обычая!) в класс служилых людей. Положение служилых в прежнем московском порядке, то есть в рамках вотчинного уклада, было пределом мечтания казаков. По крайней мере тех казаков, которых мы застаем в Смуту в центральной части России. В этом их социально-политические мечты расходились с устремлениями старого дворянства, которое в Смуту получило возможность задуматься о своих сословных интересах и, через практику самостоятельных действий, выдвижения снизу (от общества) своих вождей типа Болотникова, Истомы Пашкова, братьев Ляпуновых и, наконец, самого яркого из них Дмитрия Пожарского, поднялось до мысли требовать от власти своего участия в политической жизни страны.

Этим старое дворянство объективно несло требование определенных сдвигов в сторону большего веса служилого общества перед лицом государя. Расхождение взглядов казачества на судьбу прежнего вотчинного уклада с другими социальными слоями (боярством, столичным и провинциальным дворянством, посадскими) во многом решило судьбу вотчинного уклада. Смута, своими несчастьями давшая такой толчок умственному и практическому социально-политическому творчеству русского общества, впервые в 1610-1613 гг. ставшему не объектом действия власти, а субъектом, творящим , в конце концов обернулась «временем упущенных возможностей». После занятия Москвы пришлось распустить по домам для прокорма большую часть «регулярных сил» Второго ополчения — дворянских, стрелецких отрядов, пушкарей, т.к. средства поволжских городов, создавших Ополчение и кормивших его в течение года, были полностью истощены.

Это определило ход Земского собора 1613 г., где новые общественные силы, которые спасли Россию на грани социокультурной катастрофы, прежде всего посадские люди провинциальных городов и собранные ими разрозненные провинциальные служилые люди разных чинов, оказались отнюдь не лидерами. Что выиграло казачество от такой раскладки сил? Значительная часть конкретных казаков, соединившихся со Вторым ополчением в дни отражения от Москвы гетмана Ходкевича, реализовала свою мечту — попала в служилые люди по прибору и пополнила низы провинциального мелкого дворянства. Но самому казачьему сообществу во внутренних пределах России скоро пришел конец. Вольное казачество могло обитать только в пограничье. Существенное расширение пограничного казачества после Смуты объяснялось наличием в казачьем движении еще одной стороны — разбойной стихии, чисто уголовной, по сути.

Часть казаков привыкла к воле, в русском ее понимании, то есть беспределу своих желаний, неограниченности в средствах их достижения. Они не терпели уже никакой власти, кроме выбираемой и свергаемой казачьим кругом, не желали вписываться ни в какой уклад. В силу обстоятельств знаменем таких разбойных казаков конца Смуты стал тушинский атаман и боярин Иван Заруцкий с царицей Мариной Мнишек и ее несчастным «воренком» — «царевичем Иваном».

К 1614 г. эта сила (отголосок прежней гражданской войны) была частью физически уничтожена, частью принуждена влиться в среду служилых казаков или найти себе достойное применение на донском пограничье, где разбойники продолжали разбойничать, но уже против «бусурман» (турок и татар), став для страны своеобразной пограничной стражей Московского государства и воспринимаясь в роли «защитников христианской веры». Иными словами, казачество, внеся значительный вклад в реконструкцию вотчинного уклада социокультурной жизни России, в дальнейшем исчезло, как видная общественная сила внутри России, способная влиять на внутренний государственный и общественный порядок страны. Казачья альтернатива — в виде вольного Дона и других пограничных областей существовала еще долго, но не Дон определял магистральное направление русской истории.