С 1822 года служил в Москве, в архиве Коллегии иностранных дел. Служба там была почти чисто формальной (получая большие деньги от богатых родителей, Соболевский долгое время не нуждался в заработке); в то время её проходили «архивные юноши» (этот вошедший в историю термин принадлежит именно Соболевскому) - любомудры Дмитрий Веневитинов, Пётр Киреевский и Степан Шевырёв. Перезнакомившись с литературной Москвой (особо близко сошедшись с В. Ф. Одоевским , с которым даже соавторствовал), Соболевский быстро приобретает известность как автор едких эпиграмм, любитель насмешек над людьми чужого круга и различного рода эпатирующих циничных выходок (получает прозвище Mylord qu’importe - Милорд «ну и что») и вместе с тем человек безупречного литературного вкуса и эрудиции, надёжный товарищ и интересный собеседник. Среди его хороших знакомых в последующие годы были такие литераторы младших поколений, как Н. В. Гоголь , М. Ю. Лермонтов , И. С. Тургенев и Л. Н. Толстой . В начале 1840-х годов недолгое время общался с членами кружка Белинского.
Соболевский и Пушкин
Знакомство Соболевского с Пушкиным играло весьма важную роль в биографии поэта. Познакомившись с Пушкиным в 15 лет, Соболевский распространял подписные билеты на невышедший сборник стихов Пушкина; в 1820 готовил к печати «Руслана и Людмилу» (автор был выслан из Петербурга); в 1825-1826 был посредником между Пушкиным и «Московским телеграфом», а после освобождения Пушкина из ссылки (1826) знакомил его с московской литературной публикой, по агентурному донесению III отделения «возил его по трактирам, поил и кормил за свой счёт». В сентябре 1826 г. Соболевский стал «путеводителем Пушкина по Москве». Друзья встретились в доме Василия Львовича Пушкина на Старой Басманной, д.36. Соболевский застал Пушкина за ужином. Поэт поручил другу вручить вызов на дуэль графу Толстому-«американцу».
В доме Соболевского на Собачьей площадке (ныне, как и сама площадь, уничтожен) Пушкин прожил полгода в 1826-1827 г., впервые там публично читал «Бориса Годунова». В дальнейшем Соболевский вёл издание второй главы «Евгения Онегина», «Братьев разбойников» и «Цыган». Уезжая из Москвы в Петербург, Пушкин заказал для друга В. А. Тропинину свой известный портрет.
Их общение продолжилось и в Петербурге, куда Соболевский привёз Пушкину из Франции запрещённые в России сочинения Адама Мицкевича (и под впечатлением от которых Пушкин написал «Медного всадника»), был посредником в контактах Пушкина с Мериме. Неоднократно предотвращал дуэли Пушкина. В частности, Соболевскому удалось убедить его помириться с убившим на дуэлях несколько человек Ф. И. Толстым (Американцем) , к поединку с которым поэт готовился шесть лет; впоследствии Толстой был сватом Пушкина. Во время последнего столкновения с Дантесом Соболевский был в Париже, и многие современники (в частности, В. А. Соллогуб) считали, что только его влияние на поэта могло бы удержать его от рокового шага.
145 лет назад, 6 октября 1870 года в Москве скончался Сергей Александрович Соболевский – фигура во многих отношениях замечательная и талантливая. В друзьях и приятелях у Соболевского ходили Пушкин, Лермонтов, Гоголь, несколько разных Тургеневых, Лев Толстой. При этом современники никак не могли дать Соболевскому внятной характеристики, сговориться, кем же он был: Пушкин называл его Калибаном и Фальстафом, другие – milord qu’importe ("милорд по-любому", если переводить с сегодняшней вульгарностью). Но все соглашались: это гурман, жуир и, говоря словами Евдокии Петровны Ростопчиной, "неизвестный сочинитель всем известных эпиграмм".
Идет обоз
С Парнаса,
Везет навоз
Пегаса.
Или такой образчик:
Нет подлее до Алтая
Полевого Николая,
И глупее нет от Понта
Полевого Ксенофонта.
Соболевский (родившийся в Риге 10 сентября 1803 года) был внебрачным сыном помещика Александра Николаевича Соймонова и бригадирши вдовы Анны Ивановны Лобковой, урожденной Игнатьевой. Его двоюродные тетки по отцу – писательница Софья Петровна Свечина и княгиня Екатерина Петровна Гагарина – известные в России католички. Во спасение мальчика от положения бастарда его приписали к вымершему польскому шляхетскому роду Соболевских, в гербе которого был изображен фольклорный персонаж Слеповран (по-польски Слеповрон), признак особой родовитости. Сергей Александрович, как библиофил, не преминул запечатлеть птичку в своем экслибрисе.
Вырос он в доме матери в Москве, затем поступил в петербургский Благородный пансион, где его товарищами был Лев Сергеевич Пушкин и Павел Воинович Нащокин, а словесность преподавал Вильгельм Карлович Кюхельбекер. Через Льва Пушкина и Кюхельбекера Соболевский познакомился со старшим – главным – Пушкиным и другими лицеистами первого выпуска, а также с Евгением Абрамовичем Баратынским.
В пору знакомства (1818) Соболевскому было 15 лет, но отношения сразу складывались у них не просто приятельские, но и литературно-деловые: Пушкин поручил ему распространять подписные билеты на самый первый свой сборник стихов. Издание это, правда, так и не состоялось, но понимание и чувство книги юный Соболевский выказал уже тогда.
Литература была его главным интересом. Он с детства знал латынь, да так, что переводил на нее фрагменты карамзинской "Истории государства Российского". После окончания курса в пансионе он изучал английский, немецкий, французский, португальский и славянские языки. В пансионе же Соболевский начал писать свои эпиграммы, принесшие ему прозвище "русский Ювенал".
Соболевский начал писать свои эпиграммы, принесшие ему прозвище "русский Ювенал"
В одном из писем 1819 года Пушкин называет его "достойным во всех отношениях молодым человеком", отмеченным "успехами и великими способностями". А уезжая из Петербурга в ссылку (1820) поэт оставляет ему и брату Льву рукопись "Руслана и Людмилы" – для перебелки (то есть переписки начисто) и вручения издателю.
Следующие шесть лет Соболевский с Пушкиным не виделись. Но исчез ли младший приятель вовсе с пушкинского горизонта? Позволю себе высказать одну гипотезу, а именно предложить Сергея Александровича в прототипы пушкинского героя – и не последнего разряда.
Соболевский принадлежал к не всегда уловимой категории культурных посредников, общественных медиаторов. Он был в своем кругу тем ферментом, без которого духовные и творческие контакты вязнут и проседают. Не имея собственного литературного тщеславия, он питался (словечко XIX века) возможностью вдохновить других, подсказать, помочь, подтолкнуть, соединить или развести по разные стороны. Насчет развести – совсем не фигурально: несколько раз он предотвращал пушкинские дуэли (с Толстым-американцем и с Владимиром Дмитриевичем Соломирским), и, как убежден был Владимир Александрович Соллогуб, только его отсутствие в Петербурге в январе 1837 года не дало сорвать роковой поединок.
Так вот, не Соболевский ли угадывается во французском эпиграфе к "Евгению Онегину", взятом из вымышленного частного письма: "Pétri de vanité il avait encore plus de cette espèce d’orgueil qui fait avouer avec la même indifférence les bonnes comme les mauvaises actions, suite d’un sentiment de supériorité, peut-être imaginaire" ("Проникнутый тщеславием, он обладал сверх того ещё особенной гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием как в своих добрых, так и дурных поступках, – следствие чувства превосходства, быть может мнимого")?
В этой характеристике почти весь Сергей Александрович. Почти, потому что Онегин – это Соболевский без его творческого измерения. У Лотмана в комментарии к роману говорится: "Характеристика героя как "проникнутого тщеславием", возвышающегося над уровнем посредственности и равнодушного к морали дает лишь одну из его возможных оценок, а не всестороннюю интерпретацию".
Если мое предположение правильно и во французском эпиграфе действительно скрыт Соболевский, то надо признать, что Пушкин высмотрел в своем приятеле не только часть его натуры, но нечто большее. Кто еще так возбуждал улыбки дам огнем нежданных эпиграмм?
И если уж развивать эту тему, то на правильном месте окажутся слова из письма Соболевского Степану Петровичу Шевыреву, из Турина в Рим (Соболевский пишет здесь о себе в третьем лице): "Сергей Александрович одет как куколка и снабжён всяким английским fashnion`абильством: щётками, пилками, ножами, ножницами, умывальниками и проч., что было у Онегина в туалетной... "
Словом, как дэнди лондонский одет. И если Онегин, предположим, списан с Соболевского, то теперь Соболевский списывает себя с Онегина.
Пушкинский эпиграф появился уже при выходе первой главы романа отдельной книжечкой (1825) году, когда поэт находился в михайловской ссылке, но скоро ему пришлось сойти с Соболевским куда ближе и узнать другие его стороны.
За годы прожитые врозь Соболевский успел и нащупать свою служебную стезю, и бросить ее. С 1822 года он состоял в архиве Коллегии иностранных дел в Москве. Работа там была формальной, в заработке Соболевский из-за материнского богатства не нуждался, зато он сблизился с кружком просвещенных литераторов, любомудрами Дмитрием Владимировичем Веневитиновым, Пётром Васильевичем Киреевским и Шевырёвым (все они были младше Соболевского) и придумал для них прозвание "архивных юношей".
В сентябре 1826 года Пушкин был неожиданно освобожден из ссылки и привезен в Москву. Друзья повстречались в доме у дяди Василия Львовича Пушкина на Старой Басманной, и поэт первым делом обратился к Соболевскому с просьбой – вручить вызов на дуэль Федору Ивановичу Толстому-американцу.
Поэт первым делом обратился к Соболевскому с просьбой – вручить вызов на дуэль Федору Ивановичу Толстому-американцу
В доме Соболевского на Собачьей площадке (сейчас нет уже ни дома, ни площадки) Пушкин в 1826-1827-м прожил полгода и там же впервые публично читал "Бориса Годунова". Позднее Соболевский "курировал" издание второй главы "Евгения Онегина" – плохо, надо сказать, курировал: Пушкин был крайне недоволен, потому что Соболевский не удосужился отправить в Петербург готовый тираж, между тем как из печати успела выйти глава третья. "Безалаберный", – сказал Пушкин. Помогал он и при выпуске "Братьев разбойников" и "Цыган". А уезжая из Москвы в Петербург, Пушкин заказал художнику Василию Андреевичу Тропинину свой портрет – специально для Соболевского.
Их общение продолжилось и в Петербурге, куда Соболевский привез Пушкину из Франции запрещенные в России сочинения Адама Мицкевича. Считается, что под впечатлением от них Пушкин написал своего "Медного всадника".
Стал Соболевский посредником и в контактах Пушкина с Проспером Мериме: именно он привел из Парижа мистификацию Мериме, принятую Пушкиным за чистую монету, – сборник "Гузла, или Избранные иллирийские стихотворения, собранные в Далмации, Боснии, Кроации и Герцеговине".
Проживи Пушкин дольше, не исключено, что Сергей Александрович способствовал бы и переписке со Стендалем, которого хорошо знал по европейским путешествиям.
В Москве Соболевский взял на себя попечение над бытовыми и материальными делами поэта и стал для Пушкина мостом в общении с "любомудрами" и братьями Полевыми (что не мешало ему сочинить на них приведенную эпиграмму). Его с радостью принимали во враждующих литературных лагерях Москвы и Петербурга, и некоторая бесцеремонность его поведения стала потом причиной нерасположения к нему Наталии Николаевны Пушкиной.
Но проницательная пушкинская сестра Ольга Сергеевна подметила, что без Соболевского "Александр жить не может" и что Сергей Александрович "всё тот же на словах злой насмешник, а на деле добрейший человек". Между прочим, и сам Соболевский отмечал, что Пушкин тоже "любит себя показывать не в пример худшим, чем он на деле".
Круговая порука цинизма, как кто-то сказал.
Круговая порука цинизма, как кто-то сказал
Вот как вспоминал Соболевского писатель Иван Иванович Панаев:
"Соболевский, тот самый, которого я увидел в первый раз у Смирдина с Пушкиным, и с которым я познакомился впоследствии, запугавший великосветских людей своими меткими эпиграммами и донельзя беззастенчивыми манерами, приобрёл себе между многими из них репутацию необыкновенно умного и образованного человека. Житейского ума, хитрости и ловкости в Соболевском действительно много, что же касается до образования... то образование его, кажется, не блистательно: он умеет при случае пустить пыль в глаза, бросить слово свысока, а при случае отмолчаться и отделаться иронической улыбкой. Соболевский принадлежит к тем людям, у которых в помине нет того, что называется обыкновенно сердцем, и если у него есть нервы, то они должны быть так крепки, как вязига. Это самые счастливые из людей. Им обыкновенно всё удаётся в жизни.
Для людей мягкосердых и нервических такого рода господа нестерпимы.
Перед ужином, – продолжает Панаев, – Одоевский предупредил всех, что у него будут какие-то удивительные сосиски, приготовленные, разумеется, совершенно особым способом. Он просил гостей обратить внимание на это блюдо.
Любопытство насчёт сосисок возбуждено было сильное. Ужин открылся именно этими сосисками. Все разрезывали их и рассматривали со вниманием и, поднося ко рту, предвкушали заранее особую приятность, но, разжевав, все вдруг замерли, полуоткрыли рты и не знали, что делать. Сосиски – увы! – не удались и так отзывались салом, что всем захотелось выплюнуть.
Соболевский выплюнул свою сосиску без церемонии, и торжественно протягивая руку с тарелкой, на которой лежала сосиска, обратился к хозяину дома и закричал во всё горло, иронически улыбаясь и посматривая на всех:
– Одоевский! пожертвуй это блюдо в детские приюты, находящиеся под начальством княгини.
(способности к быстрым ответам. – Ив. Т. ) : он совершенно смутился и пробормотал что-то".
У Одоевского, как вообще у всех людей нервических, не было espri de reparie
Гурман и жуир, образованный широко и разносторонний в своих литературных интересах, автор остроумных и блестящих экспромтов и эпиграмм, Соболевский славился одной из лучших частных библиотек в России. Причем, его книжное собрание не стояло мертвым грузом на полках. О своих книгах он рассказывал всем желавшим слушать, подбирал необходимые дополнительные сведения, щедро давал читать самые редкие издания. Его библиотека жила и продвигала культуру – русскую и европейскую, – и следы ее влияния обширны, многообразны и не раз описаны в истории литературы.
Один только пример. В ноябре 1826 года Пушкин отправился (кстати, в полуразломанной коляске Соболевского) из Москвы в Михайловское и, приехав в деревню, написал Соболевскому шутливую инструкцию путешественника:
У Гальяни иль Кольони
Закажи себе в Твери
С пармазаном макарони
Да яишницу свари -
На досуге отобедай
У Пожарского в Торжке,
Жареных котлет отведай (именно котлет)
И отправься налегке.
Как до Яжельбиц дотащит
Колымагу мужичок,
То-то друг мой растаращит
Сладострастный свой глазок!
Поднесут тебе форели!
Тотчас их варить вели,
Как увидишь: посинели,
Влей в уху стакан Шабли.
Чтоб уха была по сердцу
Можно будет в кипяток
Положить немного перцу,
Луку маленький кусок -
Яжельбицы – первая станция после Валдая – в Валдае спроси есть ли свежие сельди? если же нет
У податливых крестьянок
(Чем и славится Валдай)
К чаю накупи баранок
И скорее поезжай.
Историк Виктор Владимирович Кунин увидел здесь явные переклички с книгой, которую Пушкин читал в тот момент в дороге, книгой редчайшей, хранившейся у Соболевского во втором ряду, за невинными изданиями разрешенных авторов. Вот что писал об этом сам Пушкин:
"Итак, собравшись в дорогу, зашел я к старому моему приятелю**, коего библиотекой привык я пользоваться. Я просил у него книгу скучную, но любопытную в каком бы то ни было отношении. Приятель мой хотел было мне дать нравственно-сатирический роман, утверждая, что скучнее ничего быть не может, а что книга очень любопытна в отношении участи ее в публике, но я его благодарил, зная уже по опыту непреодолимость нравственно-сатирических романов. „Постой, сказал мне**, есть у меня для тебя книжка“. С этим словом вынул он из-за полного собрания сочинений Александра Сумарокова и Михаила Хераскова книгу, по-видимому изданную в конце прошлого столетия. „Прошу беречь ее, сказал он таинственным голосом. Надеюсь, что ты вполне оценишь и оправдаешь мою доверенность“. Я раскрыл ее и прочел заглавие: Путешествие из Петербурга в Москву. С. П. Б. 1790 году".
Кунин справедливо спрашивает: как мог библиофил дать кому-то в деревенскую – осеннюю! – поездку ценнейшее издание, стоившее больших денег, а, главное, трудно находимое? Это был несомненно жест высочайшего коллекционерского доверия.
С тем же Михайловским был связан еще один эпизод. Собираясь ехать в Европу, Соболевский предложил Пушкину составить ему компанию, а поскольку Пушкин был "невыездным", ехать нужно было тайно. Соболевский планировать проехать через пушкинское имение, забрать поэта с собой и спустя несколько часов уже пересечь близкую границу.
Из этой авантюры ничего не вышло, но можно себе только представить, что увидел бы Пушкин, – Францию, Италию, Швейцарию! Он ведь никогда не выезжал из России. Даже к границе с Китаем (в составе экспедиции Петра Львовича Шиллинга) его не пустили.
Намерения Соболевского не остались незамеченными. 23 августа 1827 года агент III Отделения доносил:
"Известный Соболевский (молодой человек из Московской либеральной шайки) едет в деревню к поэту Пушкину и хочет уговорить его ехать с ним заграницу. Было бы жаль. Пушкина надобно беречь, как дитя. Он поэт, живет воображением, и его легко увлечь. Партия, к которой принадлежит Соболевский, проникнута дурным духом. Атаманы – князь Вяземский и Полевой; приятели: Титов, Шевырев, Рожалин и другие Москвичи".
Из петербургского октябрьского доноса 1827 года: "Поэт Пушкин здесь. Он редко бывает дома. Известный Соболевский возит его по трактирам, кормит и поит на свой счет. Соболевского прозвали брюхом Пушкина. Впрочем, сей последний ведет себя весьма благоразумно в отношении политическом".
С сентября 1826 года по октябрь 1828-го и с июля 1833 по август 1836 – периоды самого плотного общения двух друзей.
После смерти Пушкина Соболевский видел свой долг в помощи пушкинским биографам – Анненкову, Бартеневу, Лонгинову, Полторацкому. В переписке с ними содержатся ценнейшие сведения биографического, библиографического и историко-литературного характера – в том числе о не дошедших до нас политических стихах Пушкина.
Некоторые драгоценные рассказы о Пушкине мы знаем именно в его изложении
Больших и связных мемуаров Соболевский не оставил, но некоторые драгоценные рассказы о Пушкине мы знаем именно в его изложении. Например, такие:
"Известие о кончине императора Александра Павловича и о происходивших вследствие оной колебаний по вопросу о престолонаследии дошло до Михайловского около 10 декабря. Пушкину давно хотелось увидаться с его петербургскими приятелями. Рассчитывая, что при таких важных обстоятельствах не обратят строгого внимания на его непослушание, он решился отправиться туда; но как быть? В гостинице остановиться нельзя – потребуют паспорта; у великосветских друзей тоже опасно – огласится тайный приезд ссыльного. Он положил заехать сперва на квартиру к Рылееву, который вел жизнь не светскую, и от него запастись сведениями. Итак, Пушкин приказывает готовить повозку, а слуге собираться с ним в Питер; сам же едет проститься с тригорскими соседками. Но вот, на пути в Тригорское, заяц перебегает через дорогу; на возвратном пути из Тригорского в Михайловское – еще заяц! Пушкин в досаде приезжает домой; ему докладывают, что слуга, назначенный с ним ехать, заболел вдруг белою горячкой. Распоряжение поручается другому. Наконец повозка заложена, трогаются от подъезда. Глядь – в воротах встречается священник, который шел проститься с отъезжающим барином. Всех этих встреч – не под силу суеверному Пушкину; он возвращается от ворот домой и остается у себя в деревне. "А вот каковы бы были последствия моей поездки, – прибавлял Пушкин. – Я рассчитывал приехать в Петербург поздно вечером, чтоб не огласился слишком скоро мой приезд, и, следовательно, попал бы к Рылееву прямо на совещание 13 декабря. Меня приняли бы с восторгом; вероятно, я забыл бы о Вейсгаупте, попал бы с прочими на Сенатскую площадь и не сидел бы теперь с вами, мои милые!"
Любопытный эпизод о Пушкине и Соболевском (из той поры, когда в Петербурге были запрещены бороды), приводит Владимир Соллогуб:
"Помню я, как однажды Пушкин шёл по Невскому проспекту с Соболевским. Я шёл с ними, восхищаясь обоими. Вдруг за Полицейским мостом заколыхался над коляской высокий султан. Ехал Государь. Пушкин и я повернули к краю тротуара, тут остановились и, сняв шляпы, выждали проезда. Смотрим, Соболевский пропал. Он тогда только что вернулся из-за границы и носил бородку и усы цветом ярко-рыжие. Заметив Государя, он юркнул в какой-то магазин, точно в землю провалился... Мы стоим, озираемся, ищем. Наконец видим, Соболевский, с шляпой набекрень, в полуфраке изумрудного цвета, с пальцем, задетым под мышкой за выемку жилета, догоняет нас, горд и величав, чёрту не брат. Пушкин рассмеялся своим звонким детским смехом и покачал головою. "Что, брат, бородка-то французская, а душонка-то всё та же русская?"
Смеялся в ответ и Соболевский над Пушкиным
Смеялся в ответ и Соболевский над Пушкиным:
Здорово, новый камер-юнкер!
Уж как же ты теперь хорош:
И раззолочен ты, как клюнкер
И весел ты как медный грош!
(Клюнкером называлась позолоченная кисточка в обмундировании – у гусаров и лошадей.)
А на одно из первых посмертных пушкинских изданий, подготовленных историком литературы Григорием Николаевичем Геннади (где были все варианты, включая вычеркнутые самим Пушкиным строки, что затрудняло чтение и мешало воспринимать стихи), Соболевский отозвался такой эпиграммой:
О, жертва бедная двух адовых исчадий:
Тебя убил Дантес и издаёт Геннади.
Виктор Кунин в своей книге "Библиофилы пушкинской поры" (1979) привел один эпизод, который поверг его в недоумение. Получив известие о гибели своего друга на дуэли, Соболевский в Париже садится за письмо, которое первоначально предназначает Жуковскому, но потом меняет адресата на Петра Александровича Плетнева. Письмо длинное и исключительно важное для пушкинистики, но нас интересует вот это место, где Соболевский задумывается о финансовом поддержании осиротевшей семьи.
"Библиотека Пушкина многова не стоит; эта библиотека не ученая, не специальная, а собрание книг приятного, общеполезного чтения, книги эти беспрестанно перепечатываются; делаются издания и лучше и дешевле; очень немногие из них годятся в библиотеки публичные. И так не думаю, чтобы их могло купить какое-нибудь правительственное место; а надобно их продать с аукциона, продать наскоро. – Для таких обыкновенных книг аукционная продажа выгодна, по незнанию толка в книгах публики. Книги же лучшие, солидные, стоющие денег, на этих же аукционах разберем подороже мы сами... Надобно только, выдавая книги, просматривать, нет ли в них вписанного или отдельных записок".
На первый взгляд, недоумение Кунина оправданно: "Как мог библиофил до мозга костей, человек, едва не родившийся с книгой, собравший уже к тому времени превосходную библиотеку, друг Пушкина, участвовавший (…) во многих его книжных покупках и книжных беседах, как мог он так отнестись к библиотеке Пушкина? (…) Кажется, никогда больше библиофил С.А.С. не совершал столь тяжелой ошибки".
Кажется, никогда больше библиофил С.А.С. не совершал столь тяжелой ошибки
Мне кажется, здесь кроется недоразумение. Во-первых, Соболевский оговорил, что "лучшие" книги разберем "мы сами", да и "надобно просматривать, нет ли в них вписанного или отдельных записок". Так что он прекрасно понимал, что такое библиотека мыслящего писателя.
А во-вторых (и это, возможно, заденет кого-то из пушкинских поклонников), Соболевский знал, что говорил. Он видел подлинную библиотеку поэта, а не ту, что видим теперь мы. Это горькая правда, но то красивое, благородное книжное собрание, украшающее, сколько мы себя помним, кабинет на Мойке 12, – это не пушкинская библиотека. Это другие экземпляры, гораздо красивее и импозантнее. Но не подлинные.
В течение всего XIX века книги выходили из типографий не переплетенными, а в мягких бумажных обложках. Некоторые шли в специальных предохранительных обертках, приклеенных на корешке. Переплеты были дороги, и позволить их себе могли только люди состоятельные. Пушкин же никогда особенно состоятельным не был. Его библиотека хоть и включала небольшое число "богатых" изданий, была с виду скорее неказистая.
Это и имел в виду Соболевский. А нам, посетителям петербургского музея-квартиры, через сто лет после гибели поэта "сделали красиво": купили у букинистов те же издания, но в твердых переплетах, какие Александру Сергеевичу были не по карману.
Подлинная же библиотека Пушкина (мне довелось ее однажды видеть) – неказистая и священная – хранится вдали от народной тропы, в архиве Пушкинского Дома.
Интересовался Соболевский не только литературой. Он дружил с художниками, артистами, посещал лекции выдающихся ученых, изучал типографское дело и теорию паровых машин. В 1838 году вместе с товарищем по службе в архиве, Иваном Сергеевичем Мальцовым, он открыл в Петербурге бумагопрядильную фабрику – Сампсониевскую мануфактуру, которая упрочила его благосостояние. Фабрика проработала десять лет и в конце 1840-х сгорела.
Во второй половине жизни слава Соболевского-библиофила и библиографа стала уже европейской. Он собирал книги по истории книгопечатания, библиографии, всевозможные реестры, описания путешествий, пополнял фонды многих библиотекам, даря им редкие издания из своего собрания. Став библиотекарем и казначеем Общества любителей русской словесности, он составлял каталоги нескольких общественных и частных библиотек Москвы, опубликовал ряд статей по древнейшим изданиям и рукописям, в том числе комментарии к бумагам Екатерины II.
В конце жизни Сергея Александровича постиг профессиональный удар. Его разорила Франко-прусская война (1870-1871), поскольку свои сбережения он держал во французских ценных бумагах. И незадолго до смерти он попросил наследников продать его ценнейшую библиотеку с аукциона фирмы "Лист и Франке". Она разошлась по миру, частично попав в Лейпцигский университет, частично – в Британский музей.
Некий московский архивариус (пожелавший остаться безымянным) из Исторической Публичной библиотеки элегически пишет в интернете о судьбе собрания: "Большинство же покупателей остались анонимными, действуя через посредников. Так растворились в замкнутых мирах частных библиотек собрание сочинений о великих географических открытиях под названием "Большие и малые путешествия" издательства Теодора де Бри (1590-1634 годы, 80 томов, одна из главных жемчужин коллекции Соболевского), голландский перевод "Сборника древних путешествий" Кадамосто (1508 г., эту книгу Соболевский, можно сказать, с боем выменял у Березина-Ширяева), 39-я часть "Российского феатра" (с запрещенной трагедией Княжнина "Вадим Новгородский"), редкие издания Герберштейна, Олеария, Корба".
Ценнейший архив приобрел коллекционер Сергей Дмитриевич Шереметев, и несколько десятилетий эти бумаги были совершенно не доступны. Сегодня они частично хранится в РГАЛИ.
Скончался Сергей Александрович в Москве 145 лет назад и похоронен на кладбище Донского монастыря неподалеку от могилы Чаадаева.
Читателям, как правило, трудно следить за не авторами, а вот за такими строителями культурного поля, приумножателями просвещения, архитекторами интеллектуального пространства. По прошествии своей эпохи они чаще всего остаются в тени. Даже если это тень от кабинетной лампы.
Ошибка Lua в Модуль:CategoryForProfession на строке 52: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
| Сергей Александрович Соболевский | |
| Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). | |
|
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
|
| Имя при рождении: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
|---|---|
| Род деятельности: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Дата рождения: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Место рождения: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Гражданство: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Подданство: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Страна: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Дата смерти: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Место смерти: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Отец: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Мать: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Супруг: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Супруга: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Дети: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Награды и премии: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Автограф: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Сайт: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Разное: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). | |
| [[Ошибка Lua в Модуль:Wikidata/Interproject на строке 17: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |Произведения]] в Викитеке | |
Серге́й Алекса́ндрович Соболе́вский (10 (22) сентября (18030922 ) , Рига - 6 (18) октября , Москва) - русский библиофил и библиограф , автор эпиграмм и других шуточных стихотворений, друг Пушкина , Лермонтова и многих других литераторов «золотого века» русской литературы , Проспера Мериме и многих других европейских литераторов.
Происхождение и воспитание
Архивный юноша. Образ в глазах современников
С 1822 года служил в Москве, в архиве Коллегии иностранных дел. Служба там была почти чисто формальной (получая большие деньги от богатых родителей, Соболевский долгое время не нуждался в заработке); в то время её проходили «архивные юноши » (этот вошедший в историю термин принадлежит именно Соболевскому) - любомудры Дмитрий Веневитинов , Пётр Киреевский и Степан Шевырёв . Перезнакомившись с литературной Москвой (особо близко сошедшись с В. Ф. Одоевским , с которым даже соавторствовал), Соболевский быстро приобретает известность как автор едких эпиграмм, любитель насмешек над людьми чужого круга и различного рода эпатирующих циничных выходок (получает прозвище Mylord qu’importe - Милорд «ну и что») и вместе с тем человек безупречного литературного вкуса и эрудиции, надёжный товарищ и интересный собеседник. Среди его хороших знакомых в последующие годы были такие литераторы младших поколений, как Н. В. Гоголь , М. Ю. Лермонтов , И. С. Тургенев и Л. Н. Толстой . В начале 1840-х годов недолгое время общался с членами кружка Белинского .
Соболевский и Пушкин
Знакомство Соболевского с Пушкиным играло весьма важную роль в биографии поэта. Познакомившись с Пушкиным в 15 лет, Соболевский распространял подписные билеты на невышедший сборник стихов Пушкина; в готовил к печати «Руслана и Людмилу » (автор был выслан из Петербурга); в 1825-1826 был посредником между Пушкиным и «Московским телеграфом », а после освобождения Пушкина из ссылки (1826) знакомил его с московской литературной публикой, по агентурному донесению III отделения «возил его по трактирам, поил и кормил за свой счёт». В сентябре 1826 г. Соболевский стал «путеводителем Пушкина по Москве». Друзья встретились в доме Василия Львовича Пушкина на Старой Басманной, д. 36. Соболевский застал Пушкина за ужином. Поэт поручил другу вручить вызов на дуэль графу Толстому-«американцу» .
Собрались школьники, и вскоре
Михайло Дмитриев рецензию скропал,
В которой ясно доказал,
Что «Горе от ума» - не Мишенькино горе.
На издание Пушкина под редакцией Г. Н. Геннади
О жертва бедная двух адовых исчадий:
Тебя убил Дантес и издаёт Геннади!
Коллекционер и библиограф
Во второй половине жизни Соболевский получил европейскую славу как библиофил и библиограф. В 1840-1860-е годы совершил несколько больших заграничных путешествий с целью пополнения библиотеки и установления научных контактов. Собирал «книги о книге» (по истории книгопечатания, библиографии и т. п.), а также описания путешествий. Активно содействовал публичным библиотекам в России и за рубежом, даря им редкие книги из своего собрания. Библиотекарь и казначей Общества любителей русской словесности, составил каталоги нескольких общественных и частных библиотек Москвы. Опубликовал ряд статей по древнейшим книгам и рукописям, в том числе комментарии к бумагам Екатерины II .
Эта библиотека была продана наследниками (незадолго до смерти Соболевского, державшего сбережения во французских ценных бумагах, разорила франко-прусская война) в лейпцигскую книготорговую фирму, дальше часть перешла в Лейпцигский университет и Британский музей . Его ценный архив был куплен на аукционе С. Д. Шереметевым и в настоящее время хранится в российских государственных собраниях.
Последние годы
В 1838 году Соболевский вместе с товарищем по службе в архиве, И. С. Мальцовым , открыл в Петербурге бумагопрядильную фабрику, известную под именем Сампсониевская мануфактура, которая упрочила его благосостояние. В конце 1840-х годов она сгорела. С этого времени Соболевский жил то за границей, то в Петербурге, то в Москве. В 1852 году окончательно поселился в «белокаменной» и там же в 1870 году умер от удара.
Библиография
Напишите отзыв о статье "Соболевский, Сергей Александрович"
Примечания
Литература
- Бартенев П. И.
- Верховский Ю. Н. Соболевский, Сергей Александрович // Русский биографический словарь : в 25 томах. - СПб. -М ., 1896-1918.
- Кунин В. В. «Неизвестный сочинитель всем известных эпиграмм» // Библиофилы пушкинской поры / В. В. Кунин / Художник Э. Л. Эрман.. - М .: Книга , 1979. - С. 15 - 204. - 352 с. - 50 000 экз. (в пер.)
- Ларионова Е. О. . Сергей Александрович Соболевский // Русские писатели 1800-1917, т. 5, М.: БРЭ, 2007. - Стр. 700-703.
Ссылки
Ошибка Lua в Модуль:External_links на строке 245: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Отрывок, характеризующий Соболевский, Сергей Александрович
Я мальчишкой в звёздочку влюбился,Светлую, как ранняя роса.
Может быть в дни горя-непогоды,
Рассказав ей девичьи мечты,
Как свою подружку-одногодку
Полюбила звёздочку и ты?..
Дождь ли лил, мела ли в поле вьюга,
Вечерами поздними с тобой,
Ничего не зная друг о друге,
Любовались мы своей звездой.
Лучше всех была она на небе,
Ярче всех, светлее и ясней...
Что бы я не делал, где бы не был,
Никогда не забывал о ней.
Всюду огонёк её лучистый
Согревал надеждой мою кровь.
Молодой, нетронутой и чистой
Нёс тебе я всю свою любовь...
О тебе звезда мне песни пела,
Днём и ночью в даль меня звала...
А весенним вечером, в апреле,
К твоему окошку привела.
Я тебя тихонько взял за плечи,
И сказал, улыбку не тая:
«Значит я не зря ждал этой встречи,
Звёздочка любимая моя»...
Маму полностью покорили папины стихи... А он писал их ей очень много и приносил каждый день к ней на работу вместе с огромными, его же рукой рисованными плакатами (папа великолепно рисовал), которые он разворачивал прямо на её рабочем столе, и на которых, среди всевозможных нарисованных цветов, было большими буквами написано: «Аннушка, моя звёздочка, я тебя люблю!». Естественно, какая женщина могла долго такое выдержать и не сдаться?.. Они больше не расставались... Используя каждую свободную минуту, чтобы провести её вместе, как будто кто-то мог это у них отнять. Вместе ходили в кино, на танцы (что оба очень любили), гуляли в очаровательном Алитусском городском парке, пока в один прекрасный день решили, что хватит свиданий и что пора уже взглянуть на жизнь чуточку серьёзнее. Вскоре они поженились. Но об этом знал только папин друг (мамин младший брат) Ионас, так как ни со стороны маминой, ни со стороны папиной родни этот союз большого восторга не вызывал... Мамины родители прочили ей в женихи богатого соседа-учителя, который им очень нравился и, по их понятию, маме прекрасно «подходил», а в папиной семье в то время было не до женитьбы, так как дедушку в то время упрятали в тюрьму, как «пособника благородных» (чем, наверняка, пытались «сломать» упрямо сопротивлявшегося папу), а бабушка от нервного потрясения попала в больницу и была очень больна. Папа остался с маленьким братишкой на руках и должен был теперь вести всё хозяйство в одиночку, что было весьма непросто, так как Серёгины в то время жили в большом двухэтажном доме (в котором позже жила и я), с огромнейшим старым садом вокруг. И, естественно, такое хозяйство требовало хорошего ухода...
Так прошли три долгих месяца, а мои папа и мама, уже женатые, всё ещё ходили на свидания, пока мама случайно не зашла однажды к папе домой и не нашла там весьма трогательную картинку... Папа стоял на кухне перед плитой и с несчастным видом «пополнял» безнадёжно растущее количество кастрюль с манной кашей, которую в тот момент варил своему маленькому братишке. Но «зловредной» каши почему-то становилось всё больше и больше, и бедный папа никак не мог понять, что же такое происходит... Мама, изо всех сил пытаясь скрыть улыбку, чтобы не обидеть незадачливого «повара», засучив рукава тут же стала приводить в порядок весь этот «застоявшийся домашний кавардак», начиная с полностью оккупированными, «кашей набитыми» кастрюлями, возмущённо шипящей плиты... Конечно же, после такого «аварийного происшествия», мама не могла далее спокойно наблюдать такую «сердцещипательную» мужскую беспомощность, и решила немедленно перебраться в эту, пока ещё ей совершенно чужую и незнакомую, территорию... И хотя ей в то время тоже было не очень легко – она работала на почтамте (чтобы самой себя содержать), а по вечерам ходила на подготовительные занятия для сдачи экзаменов в медицинскую школу.
Она, не задумываясь, отдала все свои оставшиеся силы своему, измотанному до предела, молодому мужу и его семье. Дом сразу ожил. В кухне одуряюще запахло вкусными литовскими «цепеллинами», которых маленький папин братишка обожал и, точно так же, как и долго сидевший на сухомятке, папа, объедался ими буквально до «неразумного» предела. Всё стало более или менее нормально, за исключением отсутствия бабушки с дедушкой, о которых мой бедный папа очень сильно волновался, и всё это время искренне по ним скучал. Но у него теперь уже была молодая красивая жена, которая, как могла, пыталась всячески скрасить его временную потерю, и глядя на улыбающееся папино лицо, было понятно, что удавалось ей это совсем неплохо. Папин братишка очень скоро привык к своей новой тёте и ходил за ней хвостом, надеясь получить что-то вкусненькое или хотя бы красивую «вечернюю сказку», которые мама читала ему перед сном в великом множестве.
Так спокойно в каждодневных заботах проходили дни, а за ними недели. Бабушка, к тому времени, уже вернулась из госпиталя и, к своему великому удивлению, нашла дома новоиспечённую невестку... И так как что-то менять было уже поздно, то они просто старались узнать друг друга получше, избегая нежелательных конфликтов (которые неизбежно появляются при любом новом, слишком близком знакомстве). Точнее, они просто друг к другу «притирались», стараясь честно обходить любые возможные «подводные рифы»... Мне всегда было искренне жаль, что мама с бабушкой никогда друг друга так и не полюбили... Они обе были (вернее, мама всё ещё есть) прекрасными людьми, и я очень их обоих любила. Но если бабушка, всю проведённую вместе жизнь как-то старалась к маме приспособиться, то мама – наоборот, под конец бабушкиной жизни, иногда слишком открыто показывала ей своё раздражение, что меня глубоко ранило, так как я была сильно к ним обоим привязана и очень не любила попадать, как говорится, «между двух огней» или насильно принимать чью-нибудь сторону. Я никогда так и не смогла понять, что вызывало между этими двумя чудесными женщинами эту постоянную «тихую» войну, но видимо для того были какие-то очень веские причины или, возможно, мои бедные мама и бабушка просто были по-настоящему «несовместимы», как это бывает довольно часто с живущими вместе чужими людьми. Так или иначе, было очень жаль, потому что, в общем, это была очень дружная и верная семья, в которой все стояли друг за друга горой, и каждую неприятность или беду переживали вместе.
Но вернёмся в те дни, когда всё это только ещё начиналось, и когда каждый член этой новой семьи честно старался «жить дружно», не создавая остальным никаких неприятностей... Дедушка уже тоже находился дома, но его здоровье, к большому сожалению всех остальных, после проведённых в заключении дней, резко ухудшилось. Видимо, включая и проведённые в Сибири тяжёлые дни, все долгие мытарства Серёгиных по незнакомым городам не пожалели бедного, истерзанного жизнью дедушкиного сердечка – у него начались повторяющиеся микроинфаркты...
Мама с ним очень подружилась и старалась, как могла, помочь ему как можно скорее забыть всё плохое, хотя у неё самой время было очень и очень непростое. За прошедшие месяцы она сумела сдать подготовительные и вступительные экзамены в медицинский институт. Но, к её большому сожалению, её давней мечте не суждено было сбыться по той простой причине, что за институт в то время в Литве ещё нужно было платить, а в маминой семье (в которой было девять детей) не хватало на это финансов... В тот же год от, несколько лет назад случившегося, сильнейшего нервного потрясения, умерла её ещё совсем молодая мама – моя бабушка с маминой стороны, которую я также никогда не увидела. Она заболела во время войны, в тот день, когда узнала, что в пионерском лагере, в приморском городке Паланге, была сильная бомбардировка, и все, оставшиеся в живых, дети были увезены неизвестно куда... А среди этих детей находился и её сын, самый младший и любимый из всех девяти детей. Через несколько лет он вернулся, но бабушке это, к сожалению, помочь уже не могло. И в первый год маминой с папой совместной жизни, она медленно угасла... У маминого папы – моего дедушки – на руках осталась большая семья, из которой только одна мамина сестра – Домицела – была в то время замужем.
А дедушка «бизнесменом», к сожалению, был абсолютно катастрофическим... И очень скоро шерстяная фабрика, которой он, с бабушкиной «лёгкой руки», владел, была пущена в продажу за долги, а бабушкины родители больше ему помочь не захотели, так как это уже был третий раз, когда дедушка всё, ими подаренное имущество, полностью терял.
Моя бабушка (мамина мама) происходила из очень богатой литовской дворянской семьи Митрулявичусов, у которых, даже после «раскулачивания», оставалось немало земель. Поэтому, когда моя бабушка (вопреки воле родителей) вышла замуж за дедушку, у которого ничего не было, её родители (чтобы не ударить лицом в грязь) подарили им большую ферму и красивый, просторный дом... который, через какое-то время, дедушка, благодаря своим великим «коммерческим» способностям, потерял. Но так как в то время у них уже было пятеро детей, то естественно, бабушкины родители не могли остаться в стороне и отдали им вторую ферму, но с уже меньшим и не таким красивым домом. И опять же, к большому сожалению всей семьи, очень скоро второго «подарка» тоже не стало... Следующей и последней помощью терпеливых родителей моей бабушки стала маленькая шерстяная фабрика, которая была великолепно обустроена и, при правильном пользовании, могла приносить очень хороший доход, позволяя всей бабушкиной семье безбедно жить. Но дедушка, после всех пережитых жизненных передряг, к этому времени уже баловался «крепкими» напитками, поэтому почти полного разорения семьи не пришлось слишком долго ждать...
Именно такая нерадивая «хозяйственность» моего деда и поставила всю его семью в очень трудное финансовое положение, когда все дети уже должны были работать и содержать себя сами, больше не думая об учёбе в высших школах или институтах. И именно поэтому, похоронив свои мечты стать в один прекрасный день врачом, моя мама, не слишком выбирая, пошла работать на почтамт, просто потому, что там оказалось на тот момент свободное место. Так, без особых (хороших или плохих) «приключений», в простых повседневных заботах и протекала какое-то время жизнь молодой и «старой» семьи Серёгиных.
Прошёл уже почти год. Мама была беременна и вот-вот ожидала своего первенца. Папа буквально «летал» от счастья, и всем твердил, что у него обязательно будет сын. И он оказался прав – у них действительно родился мальчик... Но при таких ужасающих обстоятельствах, которые не смогло бы измыслить даже самое больное воображение...
Маму увезли в больницу в один из рождественских дней, буквально перед самым новым годом. Дома, конечно же, волновались, но никто не ожидал никаких негативных последствий, так как мама была молодой, сильной женщиной, с прекрасно развитым телом спортсменки (она с детства активно занималась гимнастикой) и, по всем общим понятиям, роды должна была перенести легко. Но кому-то там, «высоко», по каким-то неизвестным причинам, видимо очень не хотелось, чтобы у мамы родился ребёнок... И то, о чём я расскажу дальше, не укладывается ни в какие рамки человеколюбия или врачебной клятвы и чести. Дежуривший в ту ночь врач Ремейка, увидев, что роды у мамы вдруг опасно «застопорились» и маме становится всё тяжелее, решил вызвать главного хирурга Алитусской больницы, доктора Ингелявичуса... которого в ту ночь пришлось вытащить прямо из-за праздничного стола. Естественно, доктор оказался «не совсем трезвым» и, наскоро осмотрев маму, сразу же сказал: «Резать!», видимо желая поскорее вернуться к так поспешно оставленному «столу». Никто из врачей не захотел ему перечить, и маму тут же подготовили к операции. И вот тут-то началось самое «интересное», от которого, слушая сегодня мамин рассказ, у меня встали на голове дыбом мои длинные волосы....
Имя Сергея Александровича Соболевского может быть известно нашим читателям не только «по линии библиофильства». Безусловно, Соболевский являлся одним из самых ярких представителей «первой волны» русских собирателей книг. В этом ряду можно и нужно упомянуть фамилии А.Д. Черткова и А.И. Барятинского – других представителей дворянских родов, увлекшихся коллекционированием и при собирании своих библиотек уделявших особое внимание разделу «Rossica», то есть книгам о России, изданным за границей или написанным иностранными авторами. Чуть позже, с середины XIX века к коллекционерам-дворянам присоединятся «купеческие сыновья», получившие достойное образование, немалые отцовские капиталы и расширившие сферу библиофильских интересов. Но первый период отечественного книгособирательства неразрывно связан именно с «Rossic’ой» - собрания которой активно пополнялись и в Императорской Публичной библиотеке, и в частных коллекциях.
Сергей Александрович Соболевский родился 10 сентября 1803 года в Риге и был незаконнорожденным сыном Александра Николаевича Соймонова. Мать его, Анна Лобкова (Игнатьева) была внучкой Санкт-Петербургского коменданта С.Л. Игнатьева, располагала солидными средствами и не отказывала сыну ни в чём. Детство Соболевский провёл в Москве, потом был отправлен в Петербург – в Благородный пансион при Главном педагогическом институте, где преподавали Куницын, молодой Плетнев и только что закончивший Лицей Вильгельм Кюхельбеккер. Главным интересом Соболевского стала литература – латынь он выучил в детстве и знал настолько хорошо, что переводил с русского фрагменты «Истории государства Российского». И после окончания курса в пансионе он занимался английским, немецким, французским, португальским, славянскими языками. В пансионе же Соболевский начал писать свои эпиграммы, принесшие ему прозвище «русский Ювенал» (впоследствии многие из его эпиграмм приписывались Пушкину, и наоборот). Но главным итогом пребывания в Петербурге было всё-таки не получение образования (заметим, довольно бессистемного) – а обретение своего круга общения, друзей и знакомых, благодаря которым Соболевский и получил прижизненную и посмертную известность. В первую очередь стоит упомянуть Льва Сергеевича Пушкина, дружба с которым продолжалась всю жизнь – а после смерти младшего брата поэта Сергей Александрович стал опекуном его детей. Михаил Иванович Глинка приятельствовал с Соболевским и много раз упоминал его в своих «Записках». После переезда в Москву и поступления на службу в Московский Главный Архив Министерства иностранных дел С.А. Соболевский познакомился с Иваном Киреевским и братьями Веневитиновыми. Так начал складываться круг «архивных юношей», привлекавший всё новые лица – М.А. Максимовича и М.П. Погодина, Адама Мицкевича.
В жизни Соболевского того периода хватало светских кутежей, сплетен, язвительных «ювеналовых эпиграмм». Но друзья ценили его безжалостное остроумие, не щадившее никого, а также его безграничную любовь к литературе и «серьёзное понимание её интересов». Самым главным в те дни становится постепенное сближение Соболевского с Александром Пушкиным. Ещё во время первой ссылки поэта Соболевский помогал Льву Сергеевичу издать «Руслана и Людмилу», им же были изданы «Братья разбойники». В 1826 году вернувшийся из Михайловской ссылки Пушкин читает у Соболевского «Бориса Годунова», а позже и поселяется у него – в квартире на Собачьей площадке. Близкое знакомство Сергея Соболевского и А.С. Пушкина подробно разобрано в пушкинистских исследованиях, и немалую роль в этих отношениях играет библиотека, которую Сергей Александрович начал собирать с середины 1820-х годов.
«…Но вот что он наделал: бывши у меня и зная, что твоя библиотека хранится у нас, - открывает ящик и выбирает оттуда несколько книг, принадлежащих ему, уверяя, что он имеет на это полное право, что напишет об этом к тебе, что ты не рассердишься».
Это – отрывок из письма Ивана Киреевского к другу Соболевскому, находящемуся в Париже, рассказ о визите Пушкина к Киреевскому за книгами из «ящиков» Соболевского.
В 1828 году скончалась мать Сергея Александровича, и его финансовые возможности… не то чтобы сократились, но теперь, не имея право на официальное наследство, он мог рассчитывать только на капитал, помещённый на его имя при рождении. Сразу после похорон Соболевский отправляется в своё первое заграничное путешествие – Франция, Италия, Испания, Англия. Появляются новые знакомые – и какие! – Проспер Мериме, графиня Монтихо и её дочь – будущая императрица Евгения. Соболевский посещает музеи и книгохранилища, приятельствует с библиофилами и библиотекарями, отдаёт дань развлечениям, но вместе с тем занимается делами – он заинтересовался созданием бумагопрядильной мануфактуры в Петербурге и знакомится с опытом бумажного производства в Англии, налаживает торговые контакты. И, конечно, приобретает книги.
В библиотеке А.С. Пушкина, описанной Б.Л. Модзалевским, хранятся по меньшей мере две книги, подаренные поэту Соболевским: привезённый из-за границы четвёртый том парижского издания стихотворений Мицкевича с надписью Соболевского: «А.С. Пушкину, за прилежание, успехи и благонравие» и учебник испанского языка (которым Соболевский владел отлично и который Пушкин изучал) с надписью: «Пушкину от Соболевского на память Рейн-Вейна». По мнению исследователей, парижское издание «Гузлы» Проспера Мериме, послужившей источником для «Песен западных славян» - тоже дар Сергея Александровича.
Итак, библиотека Соболевского. В её основу легли книги, оставленные Соболевскому отцом, но главным собирателем уникальной книжной коллекции всё-таки был лично Сергей Александрович Соболевский. Он скромно называл своё собрание библиотекой «по географии и истории» - а ведь ни одна книжная коллекция в России (а, может, и в мире) не могла сравниться с собранием Соболевского по полноте подбора изданий путешествий XV – XVII вв. Одна коллекция отчётов миссионеров о путешествиях на Восток включала в себя более 400 изданий. Соболевский готовил большое библиографическое исследование именно о сочинениях миссионеров, но оно, увы, пропало вместе со всей библиотекой. Но мы забегаем вперед. Итак, что же смог приобрести Сергей Александрович во время своих путешествий по Европе?
Редчайший полный экземпляр венецианского (1496 года) издания путешествия Марко Поло; первые печатные географии Изоларио да ли Соннети (1477 г.), Берлингиери (1480 г.), космография Птолемея 1482 года издания…
Трудно переоценить значение собрания «Rossica» Соболевского – в нём представлены сочинения иностранцев, побывавших в России в XV – XIX вв. Соболевский щедро делился изданиями из этого раздела с Императорской Публичной библиотекой, позже – с Румянцевским музеем в Москве. Но всё равно – в его библиотеке оставались такие раритеты, как первое английское издание книги Флетчера «О государстве Русском», и русское издание этого же сочинения, переведённого в 1848 г. и уничтоженного цензурой. Свой экземпляр Соболевский сложил буквально по листочкам, по корректурным оттискам, добывая их одному ему ведомыми путями.
Библиофил «второй волны», выходец из купеческого сословия Я.Ф. Березин-Ширяев цитирует письмо Соболевского:
«Взгляните на отдел Rossica в Имп. Публ. библиотеке. Сколько настойчивости, труда и денег потрачено, а всё ещё не достигнуто настоящей полноты. Всякая специальность в собрании – дело жизни собирателя!.. Моя библиотека, кроме специальности, составлена иначе: она есть отражение моей умственной жизни… и от того происходит в ней совершенное отсутствие всякой непросмотренной книги». Не правда ли, это высказывание прекрасно перекликается со словами А.Д. Черткова о том, что в его коллекции все книги прочитаны им лично?
Нельзя не упомянуть о библиографическом разделе библиотеки Соболевского. Многие годы – с первой поездки в Европу - он собирал каталоги и описания публичных и частных библиотек, библиографические справочники, литературу по книжному и типографскому делу. Надо отметить, что в начале и середине XIX века книги по библиографии, как правило, издавались ничтожными тиражами, нередко вообще не предназначались для продажи, что лишь увеличивало их научную ценность.
Интересуясь библиографией и библиотечным делом вообще, Соболевский поддерживал контакты с многими отечественными библиофилами – он был знаком с С.Полторацким. Г.Геннади, П.Бартеневым (заметки Сергея Александровича по истории екатерининской эпохи публиковались в «Русском архиве»). Нельзя не упомянуть о том, что он сотрудничал и с А.Д. Чертковым, помогая ему с комплектованием и составлением каталога Чертковской коллекции. Идея об открытии публичной библиотеки в Москве, получившая широкую популярность в 1860-х годах, не оставила Сергея Александровича равнодушным: он планировал пожертвовать свою коллекцию городу, но, к сожалению, этого не произошло.
В 1852 году Соболевский поселился в Москве окончательно. В доме № 19 по Смоленскому бульвару (современный адрес) он вместе с В.Ф. Раевским снимал квартиру на первом этаже – 10 комнат за 500 рублей в год. Возвратившись в последний раз из-за границы, он принялся за упорядочение своей библиотеки, сопровождаемое непрерывными библиографическими исследованиями. Были заказаны специальные шкафы, по стенам всех десяти комнат стояли книги о путешествиях, расположенные в строгом порядке по регионам и странам. На столах посредине каждой комнаты лежали книги большого формата и необходимые для работы библиографические справочники. Завершалась эта анфилада кабинетом, в котором стоял несгораемый ящик с самым ценным – редчайшими книгами и рукописями (у Соболевского хранились, например, письма Пушкина к младшему брату Льву, изданные им впоследствии).
Друзья последнего периода жизни называли Соболевского «книголюбимейший и книгам любезнейший», - и эти слова были лучшей характеристикой Сергея Александровича.
Соболевский не мог не думать о судьбе своей коллекции. Открытие общедоступной библиотеки в Москве всё откладывалось; представители иностранных фирм предлагали за собрание весьма хорошие по тем временам деньги: 3500 фунтов от англичан, 40 000 талеров от немцев, но Соболевский ставил непременное условие, чтобы в случае продажи коллекции за границу «все русские книги, коих нет в Императорской публичной библиотеке и в Московском музее, поступили в оные по назначенной мною цене». Впрочем, еще один, третий лицеист и однокашник Пушкина, встреченный Соболевским на жизненном пути, директор Публичной библиотеки Модест Корф замечал не без ехидства: «Что будет делать Сергей Александрович без книг, с которыми он, так сказать, сроднился и живёт в их сфере. Без книг он будет походить на человека без зубов, который не может более питаться как должно и заболевает от этого недостатка».
Франко-прусская война 1870 г. разорила и добила Соболевского. Средства его были вложены в строительство французских железных дорог; друзей, которым он помогал и деньгами, и финансовыми консультациями, друзей, способных помочь в ответ, уже не было в живых – ни Нащокина, ни Одоевского… Теперь он уже пытался выручить хоть сколько-нибудь приличную сумму за 25 000 томов своих книг.
Увы. Продать библиотеку Соболевский не успел – и это, может быть, оказалось главной трагедией в истории его коллекции. Он умер 6 октября 1870 г., а книги унаследовала вдова С.Н. Львова, на которой Соболевский собирался жениться. Она–то и продала всё собрание за 25 000 талеров лейпцигскому букинисту Листу.
П.И. Бартенев и М.Н. Логинов пытались упросить наследницу передать им «бумаги покойного и портреты», отправить архив Соболевского в Чертковскую библиотеку, договаривались о подводах и перевозе… После долгих переговоров Львова вручила Бартеневу только тетрадь со стихами Соболевского. Сейчас она хранится в отделе рукописей Пушкинского Дома в Петербурге. Вся переписка Соболевского – 28 томов – были вывезены вместе с библиотекой в Лейпциг, числились под номером 4448 в каталоге по первоначальной цене 150 талеров. К счастью, С.Д. Шереметьев через немецких посредников сумел выкупить архив и сейчас альбомы Соболевского хранятся в ЦГАЛИ.
Судьба же самой библиотеки более печальна. О книгах в коллекциях российских библиотек мы ещё расскажем, но хочется хоть частично назвать то, что утрачено (будем надеяться, что всё-таки не навсегда):
книги с автографами Пушкина (и даже со стихотворением в заголовке, - по воспоминаниям И.Янжула), экземпляр «Цыган» на пергаменте, книги с автографами Баратынского, Одоевского, Мицкевича.
Фирма «Лист и Франке» организовала аукцион, который прошел в июле 1873 года в Лейпциге. К аукциону были составлены и напечатаны каталоги иностранной и русской частей библиотеки. Один из экземпляров иностранного каталога хранится в коллекции «Rossica» в РНБ, в нём рукой М.Корфа отмечены книги, которые Публичная библиотека хотела бы приобрести. Перед аукционом Британский музей и Лейпцигский университет получили право предварительного отбора интересующих их изданий. «Я видел библиотеку Соболевского, которая пойдёт на распродажу весной будущего года… Это прекрасная коллекция как старинных, так и современных книг, отобранная с большим вкусом… Там около 4 000 томов, 2 000 или 3 000 которых должны заинтересовать Вас…», - это цитата из переписки представителей немецкой фирмы и Британского музея. На всех изданиях, приобретённых англичанами, стоит штамп «9 октября 1873 года» - дата поступления книг в библиотеку Британского музея. Всего Лондон приобрел 575 русских и 156 иностранных изданий. Большинство же покупателей остались анонимными, действуя через посредников. Так растворились в замкнутых мирах частных библиотек собрание сочинений о великих географических открытиях под названием «Большие и малые путешествия» издательства Теодора де Бри (1590-1634 годы, 80 томов, одна из главных жемчужин коллекции Соболевского), голландский перевод «Сборника древних путешествий» Кадамосто (1508 г., эту книгу Соболевский, можно сказать, с боем выменял у Березина-Ширяева), 39 часть «Российского феатра» (с запрещенной трагедией Княжнина «Вадим Новгородский»), редкие издания Герберштейна, Олеария, Корба.
Советские, а теперь и российские исследователи не оставляют надежды выявить книги из коллекции Соболевского хотя бы в публичных библиотеках. Лейпцигский университет, с которым в переписке состоял изучавший контакты Мериме и Соболевского А.Виноградов, оказался не готов к сотрудничеству. А вот Британская библиотека с удовольствием работает над атрибуцией книг из собрания приятеля Пушкина. По данным, представленным Кристин Томас, заведующей Славянской и Восточноевропейской коллекциями Британской библиотеки, в Лондоне выявлено около 750 экземпляров из собрания Соболевского (в архиве Британской библиотеки найдена опись приобретённого на аукционе), одна книга хранится в Нью-Йоркской публичной библиотеке. В России книги из библиотеки Соболевского есть в РГБ, РНБ, Библиотеке Иностранной литературы (1), библиотеке СПбГУ (1) и в ГПИБ. В Историчке их – три. И сегодня мы с удовольствием представляем их вашему вниманию.
При рождении Сергей Александрович был приписан к польской фамилии Соболевских. Их герб – Slepowron (слепой ворон) - изображён на его экслибрисе.
Книги Соболевского попали в ГПИБ в составе коллекции Бобринских...
...А в коллекцию Бобринских – из книг М.Маркевича.
Всем, заинтересовавшимся судьбой С.А. Соболевского и его библиотеки, рекомендуем прекрасное исследование:
Кунин В.В. Библиофилы пушкинской поры. – М.: Книга, 1979. – 352 с.
и рубрику «Соболевский Сергей Александрович» из предметного каталога ГПИБ.
