Все три истории поразительные, но сейчас речь пойдет о ростовской трагедии лета 1942 года и я расскажу только первую. Ее Аделина услышала от моего отца в расположении 66-й армии на Сталинградском фронте в сентябре 1942-го. А то, о чем он ей рассказал, произошло в июле того же года после сдачи Ростова-на-Дону.
“ Ларин оставил предсмертную записку. Но число в ней не проставлено и текст ничего не проясняет. «Я ни при чем. Прошу не трогать мою семью. Родион умный человек. Да здравствует Ленин» ”
Этот многострадальный город, один из наиболее тяжко пострадавших в войну, наши войска оставляли дважды – 17 ноября 1941-го и 24 июля 1942-го. Второй раз Ростов без приказа Ставки оставил Южный фронт, которым командовал мой отец. Это о его фронте в знаменитом приказе № 227 от 28 июля, известном под названием «Ни шагу назад!», сказано: «Часть войск Южного фронта, идя за паникерами, оставила Ростов и Новочеркасск без серьезного сопротивления и без приказа из Москвы, покрыв свои знамена позором. Нельзя дальше терпеть командиров, комиссаров, политработников, части и соединения которых самовольно оставляют боевые позиции. Паникеры и трусы должны истребляться на месте».
Приказ № 227 вменял в обязанность военным советам фронтов передавать в Ставку для привлечения к военному суду командующих армиями, допустивших самовольный, без приказа отход войск. Ответственность же самих военных советов и в первую очередь командующего фронтом стократ выше, чем у командарма, и соответственно тяжелее вина.
На следующий день после сдачи Ростова Южный фронт был расформирован, его разбитые армии влились в Северо-Кавказский. Отца и члена военного совета сняли с должностей. Странно, но начальника штаба фронта генерала Антонова громы и молнии не коснулись: напротив, 28 июля, в день подписания приказа его назначили начальником штаба Северо-Кавказского фронта, которым командовал Буденный.
С кем вместе отец был вызван в Москву, я не знаю: Аделина не запомнила фамилию. Установить, кто это был, мне не удалось, а ведь это ключевой момент всей истории. Без этого имени рассказ становится апокрифом, но я все же перескажу слышанное от Аделины Вениаминовны не только потому, что безоговорочно верю ей, но и потому, что слишком уж много в этой истории загадок и слишком разноречивы остальные свидетельства – в них еще разбираться и разбираться...
Топор над головой
Итак, последние дни июля 1942 года, гостиница «Москва». Здесь ждут вызова в Кремль отец и его спутник. Первый день ожидания, второй, третий. Представьте, каково это – ждать приговора, а точнее – трибунала, ведь по сути приговор уже вынесен и оглашен на всю страну в приказе «Ни шагу назад!».
На третий день нервы у отца и его спутника сдали: они напились. А к ночи явился гонец с известием: «Аудиенция в семь утра». За известием последовало чудо мгновенного и полного протрезвления – такого, что, казалось, они отродясь спиртного в рот не брали. Разошлись по своим комнатам – не спать, какой тут сон. Привести себя в порядок, побриться, собраться с духом. За полчаса до назначенного времени отец вышел в коридор, ждет спутника, а того нет, постучался к нему в номер – тихо. Еще минут через десять выломали дверь.
К Сталину отцу пришлось идти одному. Его соответчик покончил с собой. Сталин встретил отца вопросом: «А где генерал… ?». (Будто не знал!) Отец ответил: «Он застрелился» – и услышал вкрадчивое: «Что же вам помешало сделать то же самое?».
Узнаю льва по когтям – по этой фразе, такой безошибочно сталинской.
В ответ отец кратко повторил то, о чем уже говорил Сталину неделю назад по прямому проводу и еще раньше (есть стенограмма начала июня): про сокрушительное неравенство сил. И добавил, что отход спас тех, кого еще можно было спасти.
Долгая пауза. И наконец: «Идите. Вам сообщат наше решение.
Уж не знаю, как скоро отцу сообщили решение – через три дня или раньше, причем решение неожиданно мягкое. Почему? Потому что не 41-й год и с маху уже не расстреливали? Потому что карающую длань отвело самоубийство отцовского спутника? Может, и так. Но мне думается, важнее другая причина, зафиксированная в стенограмме разговора по прямому проводу от 22 июля 1942 года, за два дня до сдачи города.
В 18.00 начался этот долгий – длиной в полтора часа – разговор. Участники беседы: из Кремля – Сталин, из действующей армии – командующий Южным фронтом Р. Малиновский, член военного совета фронта И. Ларин, заместитель командующего Л. Корниец. (И снова та же странность: третьим у телефона обязан быть не замкомандующего, а начальник штаба, но Антонов отсутствовал.)
Отец доложил обстановку, сообщил крайне тревожные разведданные (по контексту понятно, что говорил он об этом не впервые), но Сталин, все еще убежденный, что Гитлер готовит новое наступление под Москвой, и слышать не хотел о возможной концентрации сил на юге. Цитирую: «Сталин. Ваши разведывательные данные малонадежны. Перехват сообщения полковника Антонеску у нас имеется. Мы мало придаем цены телеграммам Антонеску. Ваши авиаразведывательные сведения тоже не имеют большой цены. Наши летчики не знают боевых порядков наземных войск, каждый фургон кажется им танком, причем они неспособны определить, чьи именно войска двигаются в том или ином направлении. Летчики-разведчики не раз подводили нас и давали неверные сведения. Поэтому донесения летчиков-разведчиков мы принимаем критически и с большими оговорками. Единственно надежной разведкой является войсковая разведка, но у вас нет именно войсковой разведки или она слаба у вас.
“ После доклада Щербакова Сталин поручил члену военного совета Сталинградского фронта Хрущеву «лично присматривать за Малиновским» ”
Критический разбор всех авиадонесений приводит к следующим выводам:
1. У переправ на Дону от Константиновской до Цимлянской у противника имеются лишь незначительные группы.
2. Наши липовые командиры объяты страхом перед немчурой; у страха, как известно, глаза велики, и конечно, понятно, что каждая маленькая группа немцев рисуется им как пехотная или танковая дивизия.
Вы должны немедленно занять южный берег Дона до Константиновской включительно и обеспечить оборону южного берега Дона в этой зоне».
Для исполнения поставленных – нереальных – задач Сталин в тот же день переподчинил Южному фронту часть уже рассеянных немцами войск соседнего Юго-Западного фронта, но они, утратив связь, даже не узнали о переподчинении и выполнить приказ нового командующего не смогли. Фронт рушился, война вновь шла вопреки ожиданиям Сталина, но в точности так, как предвидели те самые «паникеры – липовые командиры, объятые страхом перед немчурой».
И хотя в приказе № 227 эта терминология осталась, Сталин не забыл, что его предупреждали. Он вообще ничего не забывал. Сталин, по многим свидетельствам, осознавал свои просчеты, хотя никогда о них не говорил. И не трибунал, а всего-навсего понижение в должности командующего фронтом, который «покрыл свои знамена позором», означало, что разговор, состоявшийся за неделю до приказа № 227, Сталин помнит.
Но кто же ждал вызова в Кремль вместе с отцом? Антонов и Корниец живы, а вот генерал Ларин – нет. Илларион Иванович Ларин действительно застрелился, но, как свидетельствуют документы, полугодом позже.
Где и кем был Илларион Иванович Ларин с августа до ноября 1942 года, неведомо. После июля его фамилия упоминается вновь лишь в приказе от 2 ноября 1942-го о формировании 2-й гвардейской армии: он назначен членом ее военного совета. Может, попытка самоубийства после ростовской трагедии все-таки была? И в первую минуту еще не было известно, выживет ли он, а уже дальше – госпиталь и новое значение?
Ларин – давний друг отца, вместе они служат с марта 1941-го, когда тот стал военкомом 48-го стрелкового корпуса, а отец – комкором, вместе они были на Южном фронте. И вся логика событий подсказывает: в то утро вызова к Сталину они тоже ждали вместе.
Но документ есть документ, подпись Ларина стоит под приказами по 2-й гвардейской и в ноябре, и в декабре. А свидетельства о его самоубийстве разноречивы (это донесения особого отдела и мемуары Хрущева). Даже даты смерти в них разные. В одних донесениях – 25 декабря, в других – 27-е, а в третьих – вообще 2 февраля. Неясно и место. В одном источнике говорится, что самоубийство произошло в госпитале после легкого ранения, в другом – у себя на квартире. Что за госпиталь, что за квартира? Да и какая могла быть у Ларина причина стреляться – и 25 декабря, когда самые трудные для 2-й гвардейской дни остались позади, не говоря уж о 2 февраля 43-го года, дне победы под Сталинградом?
Есть версия, связывающая самоубийство Ларина с проводимым особым отделом расследованием дезертирства отцовского адъютанта капитана Сиренко, который еще в августе перешел через линию фронта, чтобы согласно оставленной им записке «самостоятельно создать партизанский отряд вследствие того, что наши генералы показали себя неспособными командовать, разложились, пьянствуют и развратничают вроде старого развратника генерала Жука». Но ведь дезертировал Сиренко в августе, а речь о декабре!
Оставим моральный облик генерала Жука, начальника артиллерии фронта, умершего в 1943-м от разрыва сердца (не вследствие ли разбирательств?), за него Ларин отвечать не мог, а что до Сиренко, так ведь он все-таки был отцовским адъютантом и отцу, а не Ларину, надлежало беспокоиться по этому случаю. Да и не самым драматическим событием того лета, думаю, был побег адъютанта...
Все свидетельства тем не менее сходятся в одном: Ларин оставил предсмертную записку. Но число в ней не проставлено, и текст ничего не проясняет. Вот его записка: «Я ни при чем. Прошу не трогать мою семью. Родион – умный человек. Да здравствует Ленин».
Что это значит? Что ни слово – загадка. От чего открещивается Ларин? Кого и зачем он уверяет, что отец – умный человек? Естественно в контексте тех лет ожидать другой характеристики – убежденный коммунист, преданный делу партии и т. п. И наконец, почему помянут Ленин, а не Сталин?
На эту странность немедленно обратил внимание бдительный начальник политуправления Красной армии Щербаков, которому по должности полагалось разбираться в этой ситуации вместе с органами безопасности. В итоге разбора после доклада Щербакова Сталин поручил члену военного совета Сталинградского фронта Хрущеву лично присматривать за Малиновским. Сергей Хрущев, комментируя отцовские воспоминания, пишет: «Сталин уже занес топор над головой Малиновского, отцу удалось отвести удар».
Не знаю, прояснится ли когда-либо туман, окутывающий эту историю, или она так и останется мифологической версией. Я рассказала то, что узнала от Аделины Вениаминовны – человека, несомненно, заслуживающего доверия, но все же не участницы событий. Но то же самое и буквально теми же словами (также после смерти отца) мне сообщил Иван Николаевич Буренин, его давний друг еще со времен академии Фрунзе.
Когда рассказываю эту историю, неизбежно возникает вопрос о Сталине, об отношении к нему отца. И мне нечего ответить, все потому же – я не спрашивала, а папа об этом со мной не говорил. Но однажды меня поразила фраза ровесника, Саши Чуйкова: «Когда Сталин умер, у нас дома было такое горе!». И я задумалась: какое такое горе? Стала копаться в воспоминаниях, разбираясь, кем был для меня Сталин в раннем детстве. В итоге обнаружилось его тотальное отсутствие. Ни портретов в доме, ни разговоров о нем. Ничего! Ленин – да, у папы на столе стояла дареная фарфоровая фигурка и ощущалось уважение к этому имени. А Сталин вошел в мое сознание много позже – в школе как исторический персонаж, воспринятый сквозь призму ХХ съезда. Только так. Ни громом поразившего известия о его смерти, ни семейного горя я не помню, хотя довольно памятлива, и до разговора с Сашей эта отрешенность казалась мне совершенно естественной. Значит, тому, чтобы не помнить, были основания. Что же позволило так растить ребенка? Жизнь «в глухой провинции у моря», в благословенном отдалении от столиц? Или не только?
Но вернемся в лето 1942-го.
После приказа № 227 отца откомандировали на Северо-Кавказский фронт, в последних числах августа назначили командармом.
Наедине с непосильной задачей
В ту осень 66-я армия делала что могла, и это немало, но, увы, и немного. Фронтом, в который входила 66-я, командовал Константин Рокоссовский, тогда они и познакомились. О задачах, стоявших перед отцовской армией, и об их первой встрече рассказал сам Константин Константинович в книге «Солдатский долг». Этот фрагмент приведу целиком: «Мне еще оставалось ознакомиться с войсками 66-й армии, которая располагалась в междуречье, упираясь своим левым флангом в Волгу и нависая над Сталинградом с севера. Выгодность этого положения обязывала армию почти непрерывно вести активные действия, стремясь ликвидировать образованный противником коридор, отрезавший войска 62-й армии Сталинградского фронта от наших частей. Теми силами и средствами, которыми располагала 66-я армия, эта задача не могла быть выполнена. Противник, прорвавшийся здесь к Волге, занимал укрепления так называемого Сталинградского обвода, построенного в свое время еще нашими войсками. У врага было достаточно сил, чтобы удержать эти позиции. Но своими активными действиями армия облегчала участь защитников города, отвлекая на себя внимание и усилия противника. Перед 66-й армией находились соединения немецких войск (14-й танковый корпус).
Прибыв на командный пункт 66-й армии, я не застал там командарма. «Убыл в войска», – доложил начштаба армии генерал Корженевич. Побывав на командных пунктах дивизий и полков, я добрался до КП батальона, но и здесь командарма не было, сказали – в одной из рот. Я решил добраться туда из любопытства: чем там занимается командующий? И направился туда, где шла довольно оживленная артиллерийско-минометная перестрелка, было похоже, что противник подготавливает вылазку. Где в рост по ходу сообщения, а где и согнувшись в три погибели, по полузасыпанным окопам добрел я до самой передовой. Здесь и увидел среднего роста коренастого генерала. После представления и краткой беседы я намекнул командарму, что вряд ли есть смысл самому лазать по ротной позиции. Родион Яковлевич замечание выслушал со вниманием. Лицо его потеплело:
– Я сам понимаю, – улыбнулся он, – но уж очень начальство донимает, вот и ухожу от него подальше. И людям, когда я здесь, спокойнее.
Расстались мы друзьями, достигнув полного взаимопонимания. Конечно, на армию возлагалась непосильная задача, командарм понимал это, но обещал сделать все от него зависящее, чтобы усилить удары по противнику».
В те же дни судьба занесла в расположение отцовской армии Константина Симонова, и в его военном дневнике появилась запись, которая дорога мне не меньше, чем свидетельство Рокоссовского, потому что в ней я узнаю отца, а это в мемуаристике (не говоря уже о журналистике) редкость. Привожу целиком и ее: «Из Дубовки мы попали в войска 66-й армии, которой командовал генерал Малиновский. Помнится, как раз в то утро армия приостановила наступление. Несколько суток тяжелых боев при очень слабом насыщении артиллерией да еще в условиях полного превосходства немцев в воздухе не дали ощутимых результатов. Продвижение в сторону Сталинграда измерялось где километром-полутора, а где всего несколькими сотнями метров.
Обо всем этом сказал сам Родион Яковлевич Малиновский, рекомендуя нам ехать от него к соседу справа, который спешно подтягивал части для предстоящего наступления.
Мы были у Малиновского на командном пункте, сидели рядом с ним на лавке у входа в землянку, вырытую в поросшем кустарником скате какого-то оврага.
Малиновский был спокойно мрачен и немногословно, горько откровенен. Ему совершенно явно не хотелось с нами разговаривать, но раз мы приехали к нему, счел своим долгом прямо сказать, что здесь, на участке его армии успеха нет.
Наверное, у каждого из воевавших от начала и до конца войны был на ней свой самый трудный час.
Мне почему-то кажется, что в этом заросшем кустарником овраге севернее Сталинграда в день, когда наступление 66-й выдохлось и она остановилась, мы застали Малиновского как раз в этот самый его трудный час войны. Позади были поражение, понесенное Южным фронтом, падение Ростова и Новочеркасска и та тяжесть ответственности за случившееся, о которой шла речь в июльском приказе Сталина.
И после всего этого – назначение сюда командармом 66-й и, несмотря на отсутствие достаточных сил и средств, приказ наступать, прорвать фронт немцев, соединиться с окруженной в Сталинграде 62-й армией, а после нескольких дней кровопролитных боев – продвижение всего на сотни метров, остановка, неудача.
Что было на душе у Малиновского? О чем он мог думать и чего мог ждать для себя? Мне остается только поражаться задним числом той угрюмой спокойной выдержке, которая не оставляла его, пока он разговаривал с нами в это несчастное для себя утро».
Я знаю эту угрюмую спокойную выдержку, способность сказать себе и не таить от других горькую правду. Но с одним я бы не согласилась: с тем, что это был для отца самый трудный день войны. Кто спорит – трудный, но, думаю, все же не самый. О самом трудном речь впереди.
Справка «ВПК»
Софья Станиславовна Бессмертная (1892–?) – переводчица на гражданской войне в Испании, с июля 1937-го по сентябрь 1944-го – в плену у франкистов. После освобождения уехала в Алжир, затем вернулась в СССР.
#Алексей Иннокентьевич Антонов #Семен Михайлович Буденный #Илларион Иванович Ларин #Леонид Романович Корниец #Иван Яковлевич Жук #Александр Сергеевич Щербаков #Никита Сергеевич Хрущёв #Сергей Никитич Хрущёв #Александр Васильевич Чуйков #Константин Константинович (Ксаверьевич) Рокоссовский #Феодосий Константинович Корженевич #Константин (Кирилл) Михайлович Симонов
С 1924 г.
В 1925 окончил 1-ю Ленинградскую пехотную школу, в 1928 - Военно-политические курсы. С 1928 - на политработе в Красной Армии. В 1939-1941 - военком, заместитель командира по политчасти 147-й стрелковой дивизии . С марта 1941 - военком 48-го стрелкового корпуса, в июне 1941 - полковой комиссар .
С 14 сентября по 28 декабря 1941 - член Военного совета 6-й армии . С 31 декабря 1941 по 28 июля 1942 - член Военного совета Южного фронта (в звании «дивизионный комиссар »). Участвовал в приграничных сражениях, в Донбасской и Барвенково-Лозовской операциях, в Харьковском сражении .
Зимой 1942 года Ларин застрелился. О времени и месте этого события приводятся разные данные. По одним - Ларин застрелился, находясь в госпитале с лёгким ранением. По воспоминаниям Н. Р. Малиновской, Ларин застрелился в гостинице «Москва», ожидая аудиенции у И. В. Сталина . После себя он оставил записку, которая кончалась словами: «Да здравствует Ленин!».
В действительности член Военного совета 2-й гвардейской армии дивизионный комиссар Илларион Иванович Ларин 25 декабря 1942 г. застрелился у себя на квартире, оставив записку: «Я при чём. Прошу не трогать мою семью. Родион умный человек. Да здравствует Ленин.»
- Исаев А. В. Провал «Зимней грозы» // Сталинград: за Волгой для нас земли нет. - М. : Яуза; Эксмо, 2008. - С. 383. - 444 с. - (Война и мы. Военное дело глазами гражданина). - 10 000 экз. - ISBN 978-5-699-26236-6 .
31 марта 1967 года перестало биться сердце легендарного советского полководца, подвиги армии которого легли в основу сюжета романа Юрия Бондарева «Горячий снег»
Когда министр обороны СССР Родион Малиновский пригласил к себе домой первого космонавта Юрия Гагарина, тот признался его шестнадцатилетней дочери Наталье: и мечтать не мог, что окажется в гостях у легендарного маршала. А знаменитый артист Юрий Соломин до сих пор благодарен Родиону Яковлевичу за то, что не без его поддержки состоялся как актер. А ведь они даже не были знакомы.
О малоизвестных страницах жизни маршала Малиновского, под руководством которого бойцы Советской армии освобождали от фашистских захватчиков Украину, Молдавию, Румынию, Венгрию, Австрию, Чехию и Словакию, «ФАКТАМ» рассказала его дочь Наталья Родионовна.
— Родился папа в Одессе. Мать его была горничной в графском доме, а отец неизвестен: в свидетельстве о рождении Родиона Яковлевича стояло «незаконнорожденный». Когда папе было 12 лет, мать вышла замуж. Чтобы не усложнять ей жизнь, папа ушел из дому. Отправился сначала в соседнюю деревню к тете Наташе, потом — к дяде Якову, работавшему станционным смотрителем вблизи Одессы. Дядя и устроил его мальчиком на побегушках в лавку к одесскому купцу. Так с юных лет папа стал зарабатывать на жизнь.
С тех пор у отца, кстати, осталась сноровка упаковывать подарки. Помню, как-то я собиралась на день рождения к подруге. Папа наблюдал, как я пытаюсь завернуть в красивую бумагу коробку конфет. Получалось плоховато. Он подошел, взял подарок и упаковал его так ловко и быстро, как будто давал мастер-класс. При этом сказал: «Школа купца Припускова! Всякое дело надо делать с блеском».
— Правда, что в 13 лет ваш папа брал уроки французского языка у учительницы, по соседству с которой снимал угол?
— Да, видно, не по сердцу была ему торговля — манили дальние страны. И судьба открыла ему этот мир, правда, путь туда лежал через войну. Солдатом папа стал случайно. Заболев скарлатиной, долго пролежал в больнице, а когда вышел, в лавке уже служил другой мальчишка. Забрел на вокзал, залез в военный эшелон, спрятался… Так оказался на польском фронте, где получил ранение.
— Именно тогда в госпитале цыганка предсказала вашему отцу славу полководца?
— Она нагадала высший воинский чин, два кругосветных путешествия и — последним ребенком — дочку. Все сбылось. А еще предупредила, чтобы берегся… пятницы: «Это дурной для тебя день». Поначалу он не принял предсказание всерьез, но когда именно в пятницу его настигло и второе ранение, стал обращать внимание на день недели и, принимая решения, не забывал глянуть в календарь. Понятно, что не всегда можно было избежать пятницы, и она делала свое «черное дело». Четырежды отец был ранен — в пятницу. И умер он в этот день недели. В пятницу не стало и мамы, и мужа моего. И я дважды оказывалась между жизнью и смертью — в пятницу. Первый раз еще при папе. Заболев в 19 лет корью в тяжелой форме, я в первый и последний раз увидела на папиных глазах слезы…
— Ваш отец прослыл талантливым полководцем. Многие из спланированных и проведенных им операций вошли в историю военного искусства. Однако порою Родион Яковлевич принимал и такие решения, которые шли вразрез с приказами Верховного Главнокомандующего Сталина…
— Так, без приказа отец летом 1942-го сдал Ростов. Город нельзя было удержать, и он принял решение спасти войска — уже измученные, сильно поредевшие, давно не имевшие ни передышки, ни подкрепления. После того как Ростов был сдан, Малиновский имел со Сталиным тяжелый разговор, был снят с должности командующего фронтом и назначен командующим армией.
— Тогда ведь вышел знаменитый сталинский приказ «Ни шагу назад», в котором было сказано, что знамена Южного фронта покрыли себя позором. Как считаете, почему Сталин не применил к вашему отцу высшую меру?
— Объяснение — в стенограмме телефонного разговора Сталина с отцом за пять дней до сдачи Ростова. Отец докладывал Сталину о разведданных, свидетельствующих о готовящемся наступлении, о слабости Южного фронта, просил подкрепления. «Перестаньте паниковать! — оборвал его Сталин. — Обойдетесь своими силами. Наступление будет здесь, снова под Москвой». Но через пять дней, как по нотам, разыгрался худший вариант, который прогнозировал отец. И если бы не тот разговор, трибунала Малиновский бы не избежал.
— Как отец познакомился с вашей мамой?
— Они встретились в годы войны. Мама прожила самую тяжелую первую блокадную зиму в Ленинграде, а с лета 1942-го находилась в действующей армии. Год спустя папа вручал маме орден Красной Звезды — за то, что дважды выходя из окружения принесла ценные разведданные. Видимо, тогда ее и заметил: светловолосую, с косами, уложенными короной, кареглазую, статную. Мама была на семнадцать лет младше отца. Родители прожили вместе почти четверть века. Это была настоящая любовь.
— Ваш отец, будучи министром обороны СССР, часто ездил с визитами в разные страны и нередко брал с собой вас и маму.
— В некоторые поездки отцу полагалось ехать с семьей. Я побывала с родителями во всех странах социалистического лагеря, во Франции, Финляндии, в Марокко. Благодаря папе видела и много замечательных людей. Например, Юрия Гагарина. Примерно через неделю после его полета родители взяли меня в Звездный городок — на банкет по случаю этого знаменательного события. Там присутствовал и Сергей Павлович Королев с женой Ниной Ивановной. Заметив, что я во все глаза гляжу на Гагарина, папа тронул меня за локоть и сказал: «Да ты на других посмотри! Они все полетят». Говорили тосты, речи, а потом начались танцы. И я танцевала с Юрием Гагариным. Мне было тогда 16 лет.
— Думаю, мало кто из ваших ровесниц удостоился подобной чести — танцевать с первым космонавтом…
— Юрий Гагарин был и у нас дома. Папа пригласил его на обед. Когда мама позвала папу к телефону, Гагарин мне вдруг сказал: «Я и мечтать не мог о том, что когда-нибудь окажусь в гостях у легендарного маршала, у министра обороны!» Признаться, я поразилась: оказывается, мой папа — легенда для самого Гагарина(!). Еще мне, девчонке, запомнилась свадьба Терешковой и Николаева.
— Представляю, какое грандиозное было торжество. Наряд невесты помните?
— Конечно. Самое обыкновенное платье. Это же не теперешний гламур, тогда люди не были зациклены на роскоши. Торжественность — да, была, но как иначе, если празднуется свадьба в Кремле? Думаю, для жениха и невесты такая публичность стала не меньшим испытанием, чем полет в космос.
— Правда, что ваш отец был большим театралом?
— Театр он любил, и даже сам играл в самодеятельном, созданном при военном госпитале во Франции. Было это еще в Первую мировую. Для этого театра он и пьесу сочинил. А последние десять лет считал своим служебным долгом смотреть все, что ставилось в театре Советской Армии. Как-то после спектакля к нам в ложу зашли исполнители главных ролей и режиссер. Владимир Зельдин посетовал, что разыгравшийся радикулит мешал ему играть. На другой день папин адъютант привез в театр пакет для Зельдина с французским чудодейственным средством от радикулита. Об этом много позже мне рассказал сам Владимир Михайлович.
С театром связана и необыкновенная история, произошедшая в 1944 году. В королевской ложе бухарестской оперы на концерте, посвященном освобождению Румынии, присутствовал весь Военный совет Второго Украинского фронта и, естественно, папа с мамой. Зрителями были воины фронта, среди них — солдат Алексей Кучеренко, мамин родной брат. И вот он видит в королевской ложе девушку, как две капли воды похожую на его сестру Раю. Не может быть — она же погибла в блокаде! И все-таки он идет к ложе, объясняя часовому, что хотел бы поговорить с девушкой, похожей на сестру. Ее зовут… А дальше все было, как в кино.
— К слову, о кино. Правда, что Юрий Соломин, сыгравший адъютанта его превосходительства, считал Превосходительством вашего отца?
— Мы с Юрием Мефодиевичем встретились в московском театре «Сопричастность», где шла пьеса в моем переводе — «Кровавая свадьба» Федерико Гарсиа Лорки. Нас познакомили, и Соломин рассказал мне: только-только получив серьезную роль в Малом театре, он был призван в армию. Об этом узнала народная артистка СССР Елена Гоголева, сама позвонила отцу и попросила его освободить от службы талантливого юношу. Резолюция министра обороны, направленная в военкомат, гласила: «Оставить Ю. Соломина в театре. Актером он принесет армии больше пользы!» А буквально через неделю Соломину предложили первую роль в погонах, потом военные роли посыпались одна за другой, а уж когда Соломину предложили роль адъютанта его превосходительства, он, по его собственным словам, «точно знал, кто это — Его Превосходительство». Жаль, отцу не пришлось увидеть этот фильм. Когда он вышел на экраны, папы уже не было в живых.
К слову, роман Юрия Бондарева «Горячий снег», где рассказано о подвигах Второй гвардейской армии, которой отец командовал под Сталинградом, тоже был написан уже после смерти отца.
— Правда, что маршал Малиновский составлял шахматные задачи и публиковал их в журналах?
— Папа действительно был хорошим шахматистом и считал, что военному человеку играть в шахматы полезно и даже необходимо. У него была богатейшая шахматная библиотека, книги с автографами Ботвинника и других легендарных шахматистов. После смерти отца мама передала эти книги в Одесский шахматный клуб. Другим увлечением отца была фотография. Еще во Франции он сумел скопить деньги на первый фотоаппарат. Освоил искусство съемки, научился печатать фотографии. Фотоаппарат всегда был при нем.
— Наталья Родионовна, в вашем доме живут две кошки. Ваш отец тоже любил домашних животных?
— Очень. В нашем доме они всегда были. Когда папа умер, жившие у нас две кошки и две собаки затосковали по нему и все четверо умерли к сороковому дню, который пришелся на 9 мая 1967 года.
- Наталья Родионовна, ваши родители познакомились на войне. Они рассказывали, как это случилось?
Папа встретил войну в Одесском военном округе. Он командовал 48-м стрелковым корпусом, штаб которого располагался в районе города Бельцы, в Молдавии. Когда началась война, корпус вошел в состав Южного фронта. Маму война застала в Ленинграде, где после окончания Библиотечного института она работала в библиотеке Механического техникума. После эвакуации из блокадного Ленинграда по Дороге жизни под Грозный в апреле 1942 года она попала в армию, свою армейскую жизнь начала в банно-прачечном комбинате, дважды выходила из окружения. Второй раз был судьбоносным - она встретила папу. Летом 1942-го, когда выходили из окружения, она и еще два бойца пробрались через кукурузное поле и сосчитали немецкие танки. Видимо, эта информация оказалась важной - мама была представлена к ордену Красной Звезды, который ей вручал отец. Ему сказали, мол, там два солдата и с ними девушка в синенькой косыночке... Наверное, она уже тогда произвела на папу некоторое впечатление, но только через год отец перевел ее к себе в штаб фронта. В 1944 году маму назначили заведующей столовой военного совета. Когда командиры оказывались на передовой - в землянках и окопах, нужно было донести до этих окопов все судки с едой. У мамы в подчинении молодые девушки, а ведь на передовой опасно - она шла сама. Так вот Александр Михайлович Василевский всегда трогательно интересовался: "Ну как прошли, Раиса Яковлевна, все в порядке?" А папа никогда не спрашивал ее об этом. И один раз мама решила узнать, волновался ли он о ней. Папа сказал: "Я не волновался. Я точно знал, что с тобой ничего не случится". У меня такое ощущение, что он знал, что впереди у них есть жизнь.
- А ведь среди ветеранов 2-го Украинского фронта ходила легенда, что вторая жена Малиновского Раиса Яковлевна - графиня...
Так ее называли фронтовые друзья. Мама рассказывала историю этого прозвища: "Когда взяли Будапешт, всех девушек, работавших в столовой военного совета, премировали: впервые мы иностранные деньги в руках держали. Пошли и платья себе купили, и туфли - такие красивые: на каблуке, замшевые, с пуговками! А платье серое, чуть в голубизну, со складочками и с защипами. В первый раз я это платье надела, когда мы должны были в театр в Будапешт ехать - в оперный театр!!! Выхожу из столовой, а сослуживец Гриша Романчиков говорит: "Графиня!" Так и пошло". На самом деле мама родилась на Украине в селе Богородичное в семье многодетной и бедной.
А у истории с графиней есть продолжение. У мамы был брат Алексей. В начале войны он жил в Славянске, пошел на фронт. К 1944 году, не имея никаких известий о маме, он уже и не надеялся увидеть ее живой. И вот он, провоевавший целых два года в соседней с мамой армии, тоже оказался в Будапеште и тоже в оперном театре. В центральной ложе рядом с папой среди генералитета сидит мама, а в партере - солдаты и офицеры, словом, весь фронт. Естественно, разглядывают не только артистов, но и сидящих в ложе. И тут дядя Леня видит в ложе девушку с косами короной - и глазам своим не верит: "Рая? Или похожа? Да не может быть!" Идет к ложе - там на часах солдат. Пока он с ним объяснялся, что-де вот девушку бы из ложи позвать, вышел адъютант, Феденев Анатолий Иннокентьевич. Спросил, в чем дело. "Да вот девушка там, вроде сестра моя..." - "Как зовут?" - "Рая".- "Раиса Яковлевна?" - "Яковлевна". Через минуту в дверях появляется моя мама. Встреча - как в кино!
- Отец что-нибудь рассказывал вам о своих встречах со Сталиным?
Отец - нет. Но несколько его соратников вспоминали такой эпизод: летом 1942-го рухнули Юго-Западный и Южный фронты. Отец тогда командовал Южным фронтом и, предвидя его неизбежное крушение, отдал приказ сдать Ростов. Без санкции Ставки. Отца и еще кого-то из командования фронтом, скорее всего, члена военного совета Ларина, вызывают в Москву. Уже в Москве папа и Илларион Иванович Ларин, снятые с должностей, узнают о приказе N 227, в котором есть фраза: "Южный фронт покрыл свои знамена позором". В гостинице "Москва" они ждут аудиенции у Верховного, но на самом деле ждут трибунала. День ждут, другой, третий. На третий день к вечеру - гори все синим пламенем! - они напились. И, естественно, тут-то и явился гонец с известием об аудиенции - "в 7 утра". Случилось чудо - чудо мгновенного протрезвления. Они разошлись по своим комнатам - спать уже некогда, но хотя бы по бриться. В половине седьмого папа выходит в коридор, стучится в номер к Ларину, с которым они были вместе с первых дней войны. В ответ тишина. В конце концов ломают дверь - Ларин застрелился. Папа идет к Сталину один. Сталин, понятно, уже все знает, но встречает отца вопросом:
А где же товарищ Ларин?
Генерал Ларин застрелился.
А что же вам помешало сделать то же самое?
Отец приводит свои аргументы: удержать Ростов все равно бы не удалось, отступление спасло хотя бы часть войск. Долгая пауза. И наконец:
Вам сообщат решение.
В тот же день отца назначили командовать донельзя измученной 66-й армией под Сталинградом. (Надо сказать, что эти рассказы входят в противоречие с документами личного дела генерала Ларина, так что эту историю еще нужно исследовать.)
- А как впоследствии складывались отношения со Сталиным?
После войны мы остались на Дальнем Востоке - отец командовал Дальневосточным военным округом. Мы там провели десять лет. Сталин работал ночью, и вся Москва работала по ночам. А у нас это был день, часовой пояс позволял вести нормальный образ жизни. Могу сказать, что у нас в доме не было портретов Сталина, никто не говорил о Сталине, а ведь я родилась в 1946 году! Конечно, когда он умер, отец поехал на похороны, но и особенного траура у нас в семье не было. Знаю, что у папы были неприятности с одним из приближенных Берии. В чем было дело, мне неизвестно, но я знаю, что он собирался заводить дело на папу, обратился к Берии. Сталин тогда сказал следующую фразу: "Малиновского с Дальнего Востока не трогать. Он и так от нас достаточно далеко".
- Где ваши родители встретили День Победы?
В пятидесятилетие Победы я спросила маму: "А что было тогда 9 мая - в сорок пятом?" Она ответила: "Праздник. Мы с папой поехали из Чехословакии в Вену, гуляли в Венском лесу, в зоопарке. Там всех зверей сохранили".
- А что в семье рассказывали о Параде Победы?
О параде мне рассказывала мама. Разгрузились эшелоны, Военный Совет фронта и сотрудников секретариата разместили в гостинице "Москва". Полным ходом шла подготовка к параду, но по всему чувствовалось - и к чему-то еще. Слишком озабочен был папа, слишком поздно возвращался, и не с репетиций парада, а из Генштаба, слишком был молчалив и погружен во что-то свое. Потом был парад, на котором все вымокли до нитки под проливным дождем. После парада - торжественный прием в Кремле, вечером - салют. После этого, уже в гостиничном номере, еще долго сидели все вместе - папа, его офицеры для особых поручений, мама - вспоминали, шутили, молчали. Но главное, что в тот вечер мама узнала, - что война для них не закончилась. Они снова должны были ехать на фронт - Забайкальский. Кстати, мне смешно смотреть, как прием для участников парада изображают в современных фильмах: все дамы с декольте и бриллиантами! Мама, например, была на этом приеме в практически форменном темном платье с орденом Красной Звезды.
- У вашего папы это был уже второй Парад Победы?
Да, у папы - у единственного из наших военачальников Второй мировой - было в жизни два Парада Победы. На первом он был солдатом, а на втором вел фронт. Дело в том, что в Первую мировую папа воевал в Русском Экспедиционном корпусе во Франции, был ранен. Затем, после госпиталя, поработав на каменоломнях и поняв, что так он никогда не скопит денег на путь домой, в январе 1918 года вступил в Иностранный легион Французской армии. И в этом качестве он участвовал в Параде Победы 11 ноября 1918 года. К 20 годам у него уже было четыре серьезных награды: два Георгиевских креста и два французских Креста с мечами. С наградами связана такая любопытная история: один из этих французских крестов папа получил за подвиг, совершенный во время боев на линии Гинденбурга, своего рода Сталин граде Первой мировой. И никогда не узнал, что параллельно он был представлен к Георгиевскому кресту III степени. Генерал Щербачев, назначенный Колчаком военным представителем Белой армии при союзном верховном командовании и получивший право награждать русских военных, сражавшихся на французском фронте в 1919 году, объявил о награждении 17 солдат и офицеров. Седьмым в списке значится ефрейтор Родион Малиновский. К этому времени, совершив второе, почти кругосветное, путешествие, папа вернулся на Родину - через Владивосток- и, добираясь на крыше вагона до Одессы, вблизи Омска был задержан красноармейским патрулем. При виде иностранной формы, иностранных орденов и предъявлении документа, опять-таки на иностранном же языке, его чуть было не расстреляли на месте, но все же довели до начальства - вдруг ценный шпион! - а там, на его счастье, оказался врач, знавший французский. Он и подтвердил, что книжка - солдатская, а расстрелять всегда успеем. Так папа снова стал солдатом - на сей раз солдатом Красной армии. Можете себе представить, какие последствия имело бы в 1919 году известие о награждении Георгиевским крестом от Колчака. Да и позже такая весть вряд ли обрадовала бы - к примеру, в 1937-м. Но приказ этот так и лежал в мало кому тогда интересном колчаковском архиве, путешествуя вместе с ним по городам и весям, пока не оказался, уж не знаю, какими судьбами, в Братиславе. Там его и обнаружили весной 1945 года взявшие город войска папиного фронта. И, не интересуясь, что там за бумаги, отправили в Москву - а ведь могли поинтересоваться, да и просто случайно увидеть такую знакомую фамилию!
- А как вы узнали об этой награде?
В Москве колчаковский архив лежал себе и лежал в тиши и покое до 1991 года. Один раз занимавшаяся архивом историк Светлана Попова просматривала его, и на глаза ей попалась папина фамилия. Она отксерила для себя копию - на всякий случай, не догадавшись, что, кроме нее, об этом Георгиевском кресте никто не знает. Спустя еще пятнадцать лет она посмотрела документальную ленту о русском Экспедиционном корпусе "Они погибли за Францию" и упрекнула режиссера Сергея Зайцева в недобросовестности: "Что ж вы не упомянули о втором Георгиевском кресте?!" Тот ответил, что он не знал, да и дочь Малиновского не знает об этой награде. Так спустя сорок лет после папиной смерти "награда нашла героя"... И что интересно, наградной лист был подписан в тот самый день, когда отец стал солдатом Красной армии и должен был идти в бой с Колчаком под Омском...
Дочь Родиона Яковлевича и Раисы Яковлевны Малиновских Наталья Родионовна окончила филологический факультет МГУ и свою дальнейшую жизнь связала с университетом.
Наталья Малиновская - испанист, доцент кафедры зарубежной литературы филфака МГУ, лауреат литературных премий.
* * *
— Роберт Родионович, в литературе можно встретить информацию о том, что ваш отец был незаконнорожденным...
— Он родился 23 ноября 1898 года в Одессе. Отца звали Яковом, мать — Варварой. Акцентирую на этом внимание, поскольку лет пять-шесть назад дочь Малиновского от второго брака заявила в телевизионном интервью, что отец — внебрачный сын российского князя и его служанки. Не знаю, откуда появилась такая информация, но папа никак не княжеского рода. В его биографии имеются разночтения. Возможно, на них кто-то и стремится играть.
Военный корреспондент лондонской «Санди Таймс» Александр Верт, встречавшийся в 1943 году с командармом Малиновским, писал со слов маршала: «Красивая девушка Варя влюбилась в караима-землемера Якова, на много лет старше ее. Он хотел на ней жениться, но его убили в Одессе еще до рождения ее сына». По другим данным, моим дедом был не землемер, а сапожник Янкель (Яков), не пожелавший узаконить свои отношения с Варей. В официальной автобиографии Малиновский сообщает: «Моя мать, Варвара Малиновская, родила меня в девушках; в метрической записи помечено «незаконнорожденный».
Дальнейшие сведения у разных исследователей практически совпадают. Мать отца, моя бабушка Варя, работала кухаркой в одесском госпитале для солдат, получивших ранения в русско-японской войне. Пациентов там изредка навещала графиня Гейден, урожденная Драгомилова. Она-то и взяла в 1905 году Варю с ребенком в свое имение Сутиски. Пять лет спустя бабушка вышла замуж за лакея графини, который не захотел усыновить «байстрюка». Вот вам и «княжеский род»...
Моего отца воспитывала бабушкина сестра, тетка Наталья, жившая под Одессой, в селе Юрковка. Там он нанялся батраком к местному помещику, а через два года папу забрал в Одессу брат бабушки и определил в магазин мальчиком на побегушках. Когда началась Первая мировая война, ему не было и 16 лет. В эшелоне пехотного полка «зайцем» отправился на фронт. Документов не имел, поэтому прибавил себе возраст и был зачислен в пулеметную команду.
Боевое крещение отец прошел 14 сентября 1914 года на берегу реки Неман. Несколько месяцев спустя за героизм в боях возле Кальварии пулеметчик Малиновский был представлен к Георгиевскому кресту IV степени (высшая награда для солдат и унтер-офицеров. — Авт.). Через полгода был тяжело ранен — два осколка попали в спину, один — в ногу. Долго лечился в казанском госпитале, в строй вернулся лишь в феврале 1916 года.
— Уже за рубежом?
— Да, Россия направила в помощь союзникам-французам экспедиционный корпус. Отец быстро выучил французский, у него были способности к языкам. В 1917 году, после революции в России, экспедиционный корпус, находившийся в лагере Ла-Куртин, поднял бунт и отказался воевать. В числе бунтарей был и 19-летний Малиновский. Восстание подавили французские войска, зачинщиков расстреляли. Отец получил ранение разрывной пулей в руку. Снова — лечение, затем каторжные работы в каменоломнях.
Вербовочная комиссия предложила каторжанам подписать контракт о службе в Иностранном легионе. Первый Марокканский полк, в котором служил ефрейтор Малиновский, сперва отправили в Африку, потом перебросили на Западный фронт — для прорыва линии Гинденбурга. Именно там, 14 сентября 1918 года, отец снова отличился: несмотря на шквальный артиллерийский огонь, продолжал обстреливать неприятеля из пулемета. Французы отметили Малиновского Военным крестом с серебряной звездочкой, а колчаковский генерал Дмитрий Щербачев, желая поощрить русских бойцов, представил его к награждению Георгиевским крестом III степени. Эта информация, как и сам факт награждения, стала известна спустя десятилетия после смерти маршала. Первого «Георгия» он получил в неполные шестнадцать лет, а второго — в девятнадцать.
В августе 1919 года Малиновский получил возможность покинуть Францию и вернуться в Россию морским путем из Марселя во Владивосток. По дороге на Омск его задержали разведчики 240-го Тверского полка 27-й стрелковой дивизии. Обнаружив в походной сумке папы книги и документы на французском, его уже поставили к стенке, чтобы расстрелять как шпиона. Но счастливая случайность спасла будущего полководца. Вскоре он записался в Красную армию и стал в 27-й дивизии инструктором по пулеметным системам. После завершения Гражданской войны окончил школу младшего командного состава, а в 1927 году поступил в Военную академию имени Фрунзе, по окончании которой служил в кавалерийских полках.
— Как познакомились ваши родители?
— Это случилось в Иркутске, где отец участвовал в Гражданской войне. Папа с мамой поженились в 1925 году, а четыре года спустя родился я. Мама, Лариса Николаевна, была учительницей французского. У родителей было еще двое сыновей Герман и Эдуард. В 1937-м отца направили в Испанию — там шла гражданская война. Он был неплохо знаком с Западной Европой и стал заместителем главного военного советника. Вероятно, это спасло его от расстрела — участи, постигшей многих отечественных военачальников. Больше года папа под псевдонимом Колонель Малино организовывал боевые операции против франкистов, за что был удостоен двух орденов, а по возвращении в СССР получил звание комбрига.
— Самые яркие страницы биографии вашего отца связаны с Великой Отечественной.
— Безусловно. Я и сам кое-что помню из того периода. Война застала нас — маму и меня с братом Эдиком — в Киеве, где тогда жила тетя отца. Мы собирались ехать к нему в молдавский город Бельцы, где дислоцировался 48-й стрелковый корпус, которым командовал отец. Но пришлось отправиться на восток в эвакуацию. Уехать из Киева было крайне сложно — фашисты бомбили железные дороги. Выбирались сначала по Днепру. В Харькове сели на поезд до Москвы. А Москву тоже уже бомбили. Было жутко, конечно. Тогда мама, сибирячка, повезла нас на родину. Уже в Сибири я окончил институт и поступил на работу.
В августе 1941-го корпус отца, насчитывавший 35 тысяч рядовых и командиров, сотни орудий, дрался с противником под Днепропетровском. Красная армия стремительно отступала, неся серьезные потери. Малиновский получил приказ принять командование 6-й армией, в которую и входило его соединение. Он не позволил фашистам форсировать Днепр, почти месяц сдерживая противника, намного превосходившего наши войска. В декабре папу назначили командующим Южным фронтом, масштаб деятельности и ответственность возросли многократно. Тем более что этот фронт хронически отступал. Только под Харьковом удалось остановить немцев и даже отбросить их почти на 100 километров от города. Тем не менее к лету фронт оказался на Донбассе, а левое крыло оставило Ростов и Новочеркасск, несмотря на приказ Ставки удержать города во что бы то ни стало. В июле отца и члена Военного совета фронта генерала Ивана Ларина вызвали в Москву. Ничего хорошего они не ждали, ведь только что был получен известный приказ № 227, в котором Сталин требовал любой ценой прекратить отступление. Отступавшие командиры любых степеней приравнивались к предателям.
В столице генералы разместились в гостинице «Москва» и стали ждать вызова в Ставку. Только под утро третьих суток явился офицер НКВД с приказом немедленно прибыть к Сталину. Ехать пришлось одному отцу — генерал Ларин, услышав о вызове, застрелился. Когда, прибыв в Кремль, отец сообщил об этом Сталину, он назвал Ларина дезертиром и поинтересовался: «Что же помешало застрелиться вам, товарищ Малиновский?» Далее без всякого разговора Сталин заявил, что дальнейшую судьбу Малиновского будет решать Государственный комитет обороны. На следующий день папе объявили о новом назначении — стать командующим 66-й армией.
«Настольными книгами у отца были труды французских философов»
— Выходит, противостоять Сталину все же можно было?
— Мне тяжело об этом судить. Полагаю, что отчаянно, неприкрыто нельзя было. Просто отец умел обезоружить своей логичностью, интеллигентностью, рассудительностью. Вместе с тем в нем присутствовало бесстрашие, нежелание тупо подчиняться. Смею так утверждать, поскольку в 1944 году, когда советские войска уже наступали и отец пригласил нас приехать к нему, я стал свидетелем его телефонного разговора со Сталиным. Было это в штабе армии, стоявшем в молдавском селе Балан. Поздним вечером отцу несколько раз звонил Сталин. Отец разговаривал с ним абсолютно спокойно, по-военному конкретно.
Один из старых отцовских друзей генерал Иван Буренин вспоминал, как Георгий Жуков приехал в штаб фронта и вошел в кабинет командующего Малиновского. По привычке он приветствовал отца, перемежая каждое слово матом, и получил, к своему изумлению, вполне адекватный ответ. Более того, как показалось Буренину, Жуков почти обрадовался, ибо поздоровался уже по-человечески и в дальнейшем с Малиновским вел себя достойно. Иван Николаевич говорил, что за долгие годы дружбы это был единственный случай употребления Родионом Яковлевичем ненормативной лексики.
Не было в советской армии ни одного генерала, адмирала или маршала, который бы, как Малиновский, владел несколькими европейскими языками. Настольными книгами у отца в послевоенное время были труды французских философов. В подлинниках! Журналист Семен Борзунов, посетивший Малиновского, писал, что поразился той легкости, с которой министр (на этом посту маршал Малиновский находился с 1957 по 1967 год. — Авт.) оперировал цитатами из Паскаля, Монтеня, Ларошфуко. Не говоря уже о том, что маршал профессионально играл в шахматы, сам составлял этюды и задачи.
Илларион Иванович Ларин (1903, с. Михайловское Оренбургской губернии - 25 декабря 1942) - политический работник РККА, генерал-майор (1942). Застрелился, опасаясь ареста после неудачного наступления 2-й гвардейской армии на Ростов-на-Дону.
Биография
Родился в семье служащего. В Красной Армии с 1921 г., член ВКП(б) с 1924 г.
В 1925 окончил 1-ю Ленинградскую пехотную школу, в 1928 - Военно-политические курсы. С 1928 - на политработе в Красной Армии. В 1939-1941 - военком, заместитель командира по политчасти 147-й стрелковой дивизии. С марта 1941 - военком 48-го стрелкового корпуса, в июне 1941 - полковой комиссар.
В Великой Отечественной войне с июня 1941 - в действующей армии, военком 48-го корпуса, личным примером воодушевлял бойцов и командиров; участвовал в боях за Скуляны, Фалешты, принимал командование на себя. За проявленные мужество и героизм награждён орденом Ленина (06.11.1941).
С 14 сентября по 28 декабря 1941 - член Военного совета 6-й армии. С 31 декабря 1941 по 28 июля 1942 - член Военного совета Южного фронта (в звании «дивизионный комиссар»). Участвовал в приграничных сражениях, в Донбасской и Барвенково-Лозовской операциях, в Харьковском сражении.
Южным фронтом командовал Р. Я. Малиновский; Ларин и Малиновский были друзьями, служили вместе ещё перед войной. 28 июля 1942 года после неудачных действий, когда войсками Южного фронта были оставлены Донбасс и Ростов-на-Дону, Южный фронт был расформирован, Малиновский и Ларин были сняты со своих должностей. С ноября 1942 года Малиновский был назначен командующим 2-й гвардейской армией, а Ларин - членом Военного совета этой же армии (с 1 ноября 1942). 6 декабря 1942 ему было присвоено звание «генерал-майор». В период контрнаступления советских войск под Сталинградом участвовал в Котельниковской операции.
Зимой 1942/43 Ларин застрелился (сплетня, распущенная Марком Штейнбергом). О времени и месте этого события приводятся разные данные. По одним - Ларин застрелился, находясь в госпитале с лёгким ранением. По воспоминаниям Н. Р. Малиновской, Ларин застрелился в гостинице «Москва», ожидая аудиенции у И. В. Сталина. После себя он оставил записку, которая кончалась словами: «Да здравствует Ленин!».
В действительности член Военного совета 2-й гвардейской армии дивизионный комиссар Илларион Иванович Ларин 25 декабря 1942 г. застрелился у себя на квартире, оставив записку: «Я при чём. Прошу не трогать мою семью. Родион умный человек. Да здравствует Ленин.»Исаев А. В. Провал «Зимней грозы» // Сталинград: за Волгой для нас земли нет. - М.: Яуза; Эксмо, 2008. - С. 383. - 444 с. - (Война и мы. Военное дело глазами гражданина). - 10 000 экз. - ISBN 978-5-699-26236-6.
Н. С. Хрущёв, в то время - член Военного совета фронта, вспоминал:
Он застрелился, видимо, под влиянием какого-то психически ненормального состояния. Если бы он был в нормальном состоянии, то не застрелился бы. Повода ведь стреляться у него не былоН. С. Хрущев Воспоминания: избранные фрагменты. 2007
«Всё это не случайно, - говорил Щербаков, начальник ГПУ РККА. - Почему он не написал „Да здравствует Сталин!“, а написал „Да здравствует Ленин!“?». Тень подозрения упала и на Малиновского. Хрущёв, член Военного совета Сталинградского фронта, поручился за Малиновского перед Верховным Главнокомандующим Сталиным, однако получил от последнего указание присматривать за Малиновским.
Сталин уже занёс топор над головой Малиновского, отцу удалось отвести удар.Хрущёв С. Н. Кризисы и ракеты. - М.: Новости, 1994. - Т. 2. - С. 503.
Некоторые источники указывают пребывание в должности члена Военного совета 2-й гвардейской армии до 27 января 1943.
Ныне Шарлыкский район
Илларион Иванович Ларин ( , с. Михайловское Оренбургской губернии - 25 декабря ) - политический работник РККА , генерал-майор (1942). Застрелился, опасаясь ареста после неудачного наступления 2-й гвардейской армии на Ростов-на-Дону.
Биография
Родился в семье служащего. В Красной Армии с 1921 г., член ВКП(б) с 1924 г.
В 1925 окончил 1-ю Ленинградскую пехотную школу, в 1928 - Военно-политические курсы. С 1928 - на политработе в Красной Армии. В 1939-1941 - военком, заместитель командира по политчасти 147-й стрелковой дивизии . С марта 1941 - военком 48-го стрелкового корпуса, в июне 1941 - полковой комиссар .
В Отечественную войну с июня 1941 - в действующей армии, военком корпуса; с 14 сентября по 28 декабря 1941 - член Военного совета 6-й армии . С 31 декабря 1941 по 28 июля 1942 - член Военного совета Южного фронта (в звании «дивизионный комиссар »). Участвовал в приграничных сражениях, в Донбасской и Барвенково-Лозовской операциях, в Харьковском сражении .
Зимой 1942/43 Ларин застрелился (сплетня, распущенная Марком Штейнбергом). О времени и месте этого события приводятся разные данные. По одним - Ларин застрелился, находясь в госпитале с лёгким ранением. По воспоминаниям Н. Р. Малиновской, Ларин застрелился в гостинице «Москва», ожидая аудиенции у И. В. Сталина . После себя он оставил записку, которая кончалась словами: «Да здравствует Ленин!».
«Всё это не случайно, - говорил Щербаков , начальник ГПУ РККА. - Почему он не написал „Да здравствует Сталин!“, а написал „Да здравствует Ленин!“?». Тень подозрения упала и на Малиновского. Хрущёв , член Военного совета Сталинградского фронта, поручился за Малиновского перед Верховным Главнокомандующим Сталиным, однако получил от последнего указание присматривать за Малиновским.В действительности член Военного совета 2-й гвардейской армии дивизионный комиссар Илларион Иванович Ларин 25 декабря 1942 г. застрелился у себя на квартире, оставив записку: «Я при чём. Прошу не трогать мою семью. Родион умный человек. Да здравствует Ленин.»
- Исаев А. В. // Сталинград: за Волгой для нас земли нет. - М .: Яуза; Эксмо, 2008. - С. 383. - 444 с. - (Война и мы. Военное дело глазами гражданина). - 10 000 экз. - ISBN 978-5-699-26236-6 .
Некоторые источники указывают пребывание в должности члена Военного совета 2-й гвардейской армии до 27 января 1943 .Сталин уже занёс топор над головой Малиновского, отцу удалось отвести удар.
- Хрущёв С. Н. Кризисы и ракеты. - М .: Новости, 1994. - Т. 2. - С. 503.
Напишите отзыв о статье "Ларин, Илларион Иванович"
Примечания
Ссылки
Отрывок, характеризующий Ларин, Илларион Иванович
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?
Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер раз поздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.
«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».
«Петербург, 23 го ноября.
«Я опять живу с женой. Теща моя в слезах приехала ко мне и сказала, что Элен здесь и что она умоляет меня выслушать ее, что она невинна, что она несчастна моим оставлением, и многое другое. Я знал, что ежели я только допущу себя увидать ее, то не в силах буду более отказать ей в ее желании. В сомнении своем я не знал, к чьей помощи и совету прибегнуть. Ежели бы благодетель был здесь, он бы сказал мне. Я удалился к себе, перечел письма Иосифа Алексеевича, вспомнил свои беседы с ним, и из всего вывел то, что я не должен отказывать просящему и должен подать руку помощи всякому, тем более человеку столь связанному со мною, и должен нести крест свой. Но ежели я для добродетели простил ее, то пускай и будет мое соединение с нею иметь одну духовную цель. Так я решил и так написал Иосифу Алексеевичу. Я сказал жене, что прошу ее забыть всё старое, прошу простить мне то, в чем я мог быть виноват перед нею, а что мне прощать ей нечего. Мне радостно было сказать ей это. Пусть она не знает, как тяжело мне было вновь увидать ее. Устроился в большом доме в верхних покоях и испытываю счастливое чувство обновления».
